Жены артистов

«Ну, полноте, полноте, Анаис… Мужайтесь».

И всего забавнее то, что второй муж, стоя подле жены своей, с взволнованным, растроганным видом, в свой черёд пожимал всем руки и выслушивал соболезнования.

— Какой гений! Какой гений! — говорил он, утирая себе глаза.

Это было и трогательно, и вместе комично.

Графиня Ирма

«Г-н Шарль д'Атис, литератор, имеет честь известить вас, что у него родился сын, названный Робертом. Ребёнок здоров.»

Весь артистический и литературный Париж получил, лет десять тому назад, это извещение на сатинированной бумаге с гербом графов д'Атис-Монс. Последний из них, Шарль д'Атис, несмотря на свою молодость, успел уже приобрести репутацию хорошего поэта.

«Ребёнок здоров». А мать? О, о ней ничего не говорилось в извещении! Все её слишком хорошо знали. Это была дочь старого браконьера, из департамента Сены и Уазы, натурщица, но имени Ирма Салле, портрет которой можно было встретить на всех выставках, также как оригинал во всех мастерских. Её низкий лоб, её приподнятая губа, по античному, — этот несколько загорелый цвет кожи, свидетельствующий о детстве, проведённом на чистом воздухе и сообщающий белокурым волосам отлив палевого шёлка, это крестьянское лицо с греческим профилем, придавали ей какую-то дикую оригинальность, которую довершала пара зелёных глаз, глядевших из-под густых бровей.

Однажды, после маскарада в опере, д'Атис повёз её ужинать, и ужин этот продолжался два года. Но, хотя поэт вполне ввёл Ирму в свою жизнь, вы могли видеть из приведённого извещения, наглого и аристократического, как мало она занимала в ней места. Действительно, в этом временном супружестве женщина была не более как экономка, заведовавшая домом поэта-дворянина, со всей жестокостью своей двойной натуры крестьянки и куртизанки, и старавшаяся, какой бы то ни было ценой, сделаться необходимой. Слишком грубая и ограниченная для того, чтобы понимать гений д'Атиса, его изящные светские стихи, делавшие из него какого-то парижского Теннисона, она умела зато подчиниться всем его требованиям, свыкнуться с его пренебрежением, как будто в этой вульгарной натуре сохранилось немножко прежнего подобострастия крестьянина перед дворянином, вассала перед своим господином. Рождение ребёнка только выдвинуло ещё более ничтожность её значения в доме.

Когда вдовствующая графиня д'Атис-Монс, мать поэта, женщина, принадлежавшая к высшему обществу, узнала, что у неё родился внучек, хорошенький маленький виконтик, надлежащим образом признанный своим родителем, ей страшно захотелось его увидеть и поцеловать. Разумеется, прежней чтице королевы Марии-Амелии была очень тяжела мысль, что у наследника столь громкого имени подобная мать; но почтенная дама, придерживаясь формулы «извещения», позабыла о существовании Ирмы. Для посещения ребёнка, находившегося на воспитании у кормилицы, она выбирала такие дни, когда могла быть уверена, что никого там не встретит. Она восхищалась им, лелеяла его, усыновила его в своём сердце, сделала из него своего идола, эту последнюю любовь бабушек, служащую им предлогом для того, чтобы прожить несколько лет лишних, пока крошки вырастут.

Когда виконт-bИbИ стал немножко побольше и возвратился жить к отцу и матери, графиня не могла уже прекратить своих посещений, и потому условлено было, что при звонке бабушки Ирма должна молчаливо, почтительно исчезать, или же ребёнка самого будут приводить к старушке. Ребёнок, балуемый обеими женщинами, одинаково любил как ту, так и другую, чувствуя не без некоторого удивления, что каждой из них как будто хотелось исключительно завладеть им. Д'Атис, беспечный, занятый своими стихами, своей возрастающей известностью, довольствовался тем, что обожал своего маленького Роберта, говорил о нём всем и каждому и воображал себе, что ребёнок принадлежал ему одному. Эта иллюзия продолжалась недолго.

— Мне бы хотелось видеть тебя женатым, — сказала ему однажды мать.

— Хорошо, но ребёнок?..

— Будь спокоен. Я отыскала тебе молодую девушку, дворянского происхождения, бедную, и которая тебя обожает. Она уже знает Роберта, и они ужасно подружились. Впрочем, в первый год мальчик будет жить у меня, а там посмотрим.

— А как же… эта девушка? — вымолвил поэт, несколько покраснев, потому что в первый раз говорил об Ирме со своей матерью.

— Э! — отвечала старушка смеясь. — Мы дадим ей хорошее приданое, и я уверена, что она тоже найдёт себе мужа. У парижского буржуа нет предрассудков.

В тот же вечер д'Атис, который никогда не был страстно влюблён в Ирму, сообщил ей об этих намерениях и нашёл её как всегда спокойной, на всё готовой.

Но на другой день, когда он вышел к себе, мать и ребёнок скрылись. После некоторых поисков, их нашли у отца Ирмы, в жалкой лачуге, на краю леса Рамбулье. Когда поэт приехал туда, его маленький принц, весь в бархате и кружевах, прыгал на коленях у старого браконьера, играл его трубкой, бегал за курами, счастливый тем, что очутился на свежем воздухе. Д'Атис, хотя и очень взволнованный, хотел обратить всю эту историю в шутку и тотчас же увезти с собой беглецов. Но Ирма взглянула на дело иначе. Её изгоняли из дому — она увозит с собой ребёнка. Что могла быть естественнее? Только взяв обещание с поэта, что он откажется от женитьбы, согласилась она возвратиться; но и то под известными условиями. Все очень долго забывали, что она мать Роберта. Вечно прятаться, исчезать, когда графиня д'Атис приезжала — такая жизнь становилась невозможна. Ребёнок был уже так велик, что она не хотела более подвергаться при нём этим унижениям. И потому решено было, что, так как г-жа д'Атис не желает встречаться с любовницей своего сына, то ребёнка будут ежедневно привозить к бабушке.

Тогда началась для старушки настоящая пытка. Каждый день находились какие-нибудь препятствия. Ребёнок кашлял, было холодно, шёл дождь. Потом прогулка, гимнастика, верховая езда. Она почти не видела своего внучка. Сначала она хотела жаловаться д'Атису. Но только одни женщины обладают тайной этих маленьких войн, и хитрости их всегда остаются невидимы. Поэт неспособен был разгадать их, и несчастная бабушка грустно проводила жизнь свою в ожидании посещений мальчика, которого подстерегала на улице, когда он выходил с лакеем. Эти поцелуи украдкой, эти торопливые взгляды только увеличивали её материнскую страсть, никогда не удовлетворяя её.

Между тем, Ирма Салле, всё с помощью ребёнка, прокладывала себе дорожку к сердцу отца его. Теперь она была хозяйкой дома, принимала, давала вечера, и вообще распоряжалась как женщина, уверенная в том, что она здесь прочна. Но всё же, по временам, она считала нужным сказать мальчику при отце его: «Помнишь кур дедушки Салле? Хочешь опять воротиться к нему?» И эта вечная угроза способствовала ей окончательно утвердиться в доме поэта.

Ей нужно было пять лет для того, чтоб сделаться графиней; но она всё-таки сделалась ею. Однажды, поэт с трепетом пришёл объявить матери, что он намерен жениться на своей любовнице; и эта новость не только не возмутила старушку, но она приняла её как освобождение, видя в ней только возможность возвратиться к своему внучку и свободно любить его. Таким образом, настоящий медовый месяц достался на долю бабушки. Д'Атис, после свадьбы, пожелал удалиться на время из Парижа. Он чувствовал себя там неловко. И так как ребёнок управлял всем домом, то поселились на родине Ирмы, подле кур дедушки Салле. Это было самое курьёзное, самое разнохарактерное семейство. Бабушка д'Атис и дедушка Салле каждый вечер встречались, укладывая своего внучка спать. Старый браконьер, со своей коротенькой чёрной трубкой в углу рта, и бывшая чтица королевы, со своими напудренными волосами и величавым видом, смотрели вместе на этого прелестного ребёнка, валявшегося перед ними на ковре, и оба равно любовались им. Одна привозила ему из Парижа самые дорогие, самые новые и красивые игрушки; другой делал ему великолепнейшие свистки из самбукового дерева, и дофин иногда колебался в выборе…