Страница 8 из 83
Вместе с тем на сей счет в Византии существовали и другие взгляды. Как следствие, до падения Константинополя в Восточной Церкви не было специальных постановлений относительно способов принятия в православие обращающихся латинян. К XV веку практика изменилась. Св. Марк Эфесский пишет, что в его время латинян принимали через миропомазание. Константинопольский собор 1484 года узаконил практику миропомазания вместе с отречением от заблуждений и исповеданием веры. Что касается Русской церкви, то, по свидетельству кандидата богословия Сергея Говоруна, здесь практика развивалась по-другому: до середины XV века существовала та же неопределенность, что и в Византии: католиков принимали иногда через крещение, но чаще через миропомазание или исповедание веры. Однако после Ферраро-Флорентийского собора (1438–1439 гг.) случаи перекрещивания становились все более и более частыми.
Можно предположить, где и когда крестили Деспину. Когда утром 12 ноября 1472 года она въехала в Москву, то проследовала в церковь, где митрополит Филипп благословил «царевну» и ее спутников крестом. Затем Зоя вместе с преосвященным направилась к матери великого князя Марии, позже к ним присоединился государь. Об этом в летописи следует не совсем ясная фраза: митрополит «тогда обручалъ ту царевну по обычаю, яко же достоит государьству ихъ». И уже потом новобрачные отправились на литургию, после которой митрополит совершил обряд венчания.
В чем состоял смысл странного обручения? Иван III и Зоя Палеолог уже обручались заочно в Риме, когда роль жениха исполнял посланец великого князя Иван Фрязин. Если в Москве сочли нужным устроить очное обручение накануне венчания, то почему в нем участвовала одна Зоя — уже второй раз? Обручение имело юридический смысл договора, не более того — и этот договор был заключен. И по какому такому «обычаю» данное действие производилось? Скорее всего, посещение палат вдовствующей государыни на самом деле понадобилось, чтобы в камерной, «семейной» обстановке, вдали от посторонних совершить крещение, для пущей конспирации замаскировав его таинственным обручением.
В свете католичества (или униатства) Зои-Софьи более понятным становится появление в ее свите папского легата Антонио Бонумбре, епископа Аччии. Точнее, даже не появление, а его вызывающее поведение — весь путь от Пскова римский эмиссар вез во главе процессии латинский крест, водруженный на длинный шест, пока ему не указали на недопустимость подобной демонстрации в пределах православного государства и за 15 верст до Москвы попросту отобрали означенный «крыж».
По прибытии в Москву мессир Антонио резко потерял интерес к происходящему, оставил свои прозелитические потуги, и даже когда, обрадованный возможностью схлестнуться с «папежником», митрополит Филипп вызвал его на диспут, посланец Святого престола вяло отбивался от нападок православного иерарха, отговариваясь отсутствием под рукой надлежащей литературы. Е. Е. Голубинский объясняет пассивное поведение легата «благоразумной осторожностью». Возможно. Только куда же исчезли его благоразумие и осторожность, когда он не без вызова демонстрировал в пределах незнакомой иноверной страны свой латинский крест?! Видимо, все это время его преосвященство сопровождал верную дочь Римско-католической церкви, которая в Москве обернулась православной царевной, не нуждавшейся в его услугах.
Сирота, бесприданница, дурнушка
Впрочем, если бы даже Зоя была ярой католичкой, доводы в пользу «прозелитической» версии о первенстве Святого престола в деле замужества византийской принцессы утрачивают свою весомость при сопоставлении со следующими фактами. Известны, по крайней мере, три попытки выдать бесприданницу Зою замуж. В 1466 году — то есть уже в то время, когда московский великий князь был вдовцом — состоялась ее помолвка с некиим «архонтом Каракиолом». Е. Ч. Скржинская полагает, что речь идет о представителе неаполитанского рода Карачиолли. Помолвка, однако, не привела к свадьбе. Между тем современный британский византолог Стивен Рансимен, ссылаясь на записки секретаря императора Константина IX Георгия Франдзиса, сообщает, что Зоя в июне 1466 года вышла замуж «еще девочкой» за римского аристократа из дома Караччоло, но вскоре овдовела. Более того, Франдзис самолично ездил в 1466 году в Рим на свадьбу принцессы и «архонта».
Франдзису нет резона выдумывать, если только издатели или переводчики не перепутали свадьбу с помолвкой. (Рансимен полагает, что Зоя родилась в 1456 году, но в таком случае в 1466 году ей было всего десять лет и речь, скорее всего, могла идти о помолвке.) Если же Зоя на самом деле оказалась юной вдовицей, то резонно, что московские книжники постарались обойти этот щекотливый момент, низведя свадьбу до помолвки. Во всяком случае, сиротку безуспешно пытались выдать замуж еще дважды: за герцога Мантуанского и короля осаждаемого турками Кипра. В Москве, когда дело дошло до сватовства, прознали про эти случаи, но сделали вид, что вполне удовлетворены версией о том, что женихи не подошли Зое из-за «латынства».
Разумеется, вовсе не это обстоятельство привело к расстройству матримониальных планов. Сами неоднократные попытки сосватать Зою Палеолог исключают версию о том, что Ватикан каким-то образом пытался использовать фактор византийско-православного происхождения невесты в своих далеко идущих экспансионистских планах. Девушку откровенно сбывали с рук, и, казалось бы, лежащая на поверхности счастливая идея превратить Деспину в проводника католического влияния в России не приходила в светлые головы кардинала Виссариона и его коллег по той простой причине, что заняты они были совсем иными заботами. Во всяком случае, если бы одна из предшествующих попыток выдать Зою замуж увенчалась успехом, рассуждения о коварных планах римской курии в отношении Руси говорить потеряли бы всякий смысл.
Значит ли это, что идея брака эта пришла из Москвы? Падение Византии вызвало острую реакцию в русском обществе и породило напряженные раздумья об исторической судьбе двух государств, общности и преемственности культур и веры, будущем греко-славянской цивилизации. Эти размышления пока не выкристаллизовались в концепцию «Москва — Третий Рим», но очертили круг проблем, которые столь занимали умы московских книжников два последующих столетия. Эти пока не вполне ясные настроения могли послужить благоприятной средой для возникновения планов в отношении выбора будущей супруги московского государя. И что совершенно очевидно — брак с представительницей византийской императорской фамилией поднимал статус великого князя московского и во внутрирусских и в международных сношениях.
Тем более опыт брачного союза представителей Палеологов и Рюриковичей имелся в самом недавнем прошлом. Тетка Ивана III, дочь Василия I Дмитриевича Анна, была первой женой императора Иоанна VIII Палеолога. Юная русская княжна прожила в замужестве всего три года, успев за этот короткий срок сделаться любимицей жителей Константинополя, и стала жертвой морового поветрия. Семейный союз оказался бездетным, впрочем, как и последующие два брака императора Иоанна Палеолога, который царствовал с 1425 по 1448 год.
На сохранившемся до наших дней саккосе, присланном из Византии митрополиту Фотию, находится портретное изображение великого князя Василия Дмитриевича, его супруги Софьи Витовтовны, их дочери Анны и ее порфироносного супруга, причем Иоанн и императрица Анна изображены в византийском царском облачении, с нимбом вокруг голов. Этим саккосом мог вполне пользоваться и митрополит Филипп, и в таком случае пример этого супружества мог буквально маячить перед глазами великого князя и его придворных во время праздничных богослужений.