Джек

— Не хочешь?.. Ну хорошо! Я знаю, что мне делать. Прощай, Кларисса! Я не переживу такого срама.

Он приготовился к воплю, к взрыву отчаяния.

Но нет!

Она подошла вплотную к нему.

— Ты хочешь умереть? Ну что ж, я тоже! Мне невыносима эта бесчестная, запятнанная ложью жизнь, нашу любовь приходится прятать, и мы ее так прячем, что и сами уже не можем найти. Идем!

Он удержал ее.

— Как можно! На что ты решилась?.. Какая глупость! Разве это мыслимо?

Но ему уже надоело приводить доводы, уговаривать, принуждать ее. Неожиданное и упорное сопротивление Клариссы вызвало в нем глухую ярость… Он видел выход — пусть даже преступный, и это кружило ему голову.

— В конце концов все это чепуха! — пробормотал он и кинулся к лестнице.

Кларисса опередила его и стала на нижней ступеньке.

— Куда ты?

— Пусти меня!.. Пусти!.. Так надо.

Он запинался.

Она вцепилась в него.

— Прошу тебя, не делай этого!

Но он все больше хмелел и ничего не слушал.

— Смотри!.. Если ты двинешься с места, я крикну… Я позову…

— Ну что ж, зови! Пусть все узнают, что ты любовница своего племянника и что твой любовник — вор!

Он прошептал ей это в самое ухо, потому что, споря, они невольно понижали голос, испытывая уважение к молчанию ночи и к покою спящих людей. В красных бликах догоравших в камине углей он внезапно предстал ей таким, каким был на самом деле: бурное душевное волнение, исказив его черты, сорвало с него маску. Она увидела большой хищный нос с раздувающимися ноздрями, тонкие губы, глаза, косившие оттого, что он норовил заглянуть в чужие карты. Она подумала о том, чем пожертвовала для этого человека, о том, как она прихорашивалась для их ночи любви, первой ночи, которую они проводили вместе.

Какая ужасная, какая страшная то была ночь!

Внезапно ее охватило глубокое отвращение к нему и к самой себе, и силы покинули ее. В то время как злоумышленник карабкался по лестнице и ощупью пробирался по старому, родному для него дому, где ему были знакомы все закоулки, она в отчаянии упала на диван и зарылась головой в подушки, чтобы заглушить рыдания и крики, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать.

V. ДЖЕК ПЬЯНСТВУЕТ

Еще нет шести часов утра.

На улицах Эндре царит полная тьма. В окнах булочных и винных погребков светятся тусклые огни, расплывчатыми пятнами мерцают в тумане, словно пробиваются сквозь промасленную бумагу да так и не могут пробиться. В одном из таких кабачков, возле гудящей печки, сидят за столиком племянник Рудика и ученик старого мастера. Они выпивают и беседуют.

— А ну, Джек, еще по одной!

— Нет, господин Шарло, спасибо. Я не привык пить. Боюсь, как бы у меня голова не закружилась.

Нантец рассмеялся:

— Да брось! Ты же настоящий парижанин… Полно дурака валять!.. Эй, хозяин!.. Два стаканчика белой, мигом!

У Джека не хватило духа отказаться. Подчеркнутое внимание этого красавца необыкновенно льстило ему. Оно и понятно. Заносчивый и высокомерный чертежник, который за полтора года всего раза два-три заговаривал с ним, в то утро, случайно встретив его на улице в Эндре, сам подошел к нему, по-приятельски пригласил в кабачок и угостил тремя рюмками, причем всякий раз вино было другого цвета. Это было так неожиданно и странно, что Джек сперва что-то заподозрил. Вид у Нантца был какой-то чудной; он упорно задавал мальчику один и тот же вопрос:

— Так ты говоришь: дома ничего нового?

Ученик в глубине души был возмущен:

«Ну, если ты думаешь, что я, как Белизер, буду выполнять твои поручения…»

Но это недоброжелательное чувство быстро прошло. После второй рюмки мальчик повеселел и почувствовал себя увереннее. Пожалуй, этот Нантец не такой уж плохой человек, он просто несчастный человек, игрушка собственных страстей. Кто знает? Быть может, вовремя протянутая рука, дружеский совет помогут ему вернуться на путь истинный, он перестанет играть и будет с должным уважением относиться к семейному очагу своего дяди.

После третьей рюмки Джек, поддавшись внезапному порыву чувств, от души предложил Нантцу свою дружбу, а тот с признательностью принял ее, и тогда на правах друга мальчик счел возможным дать ему несколько советов:

— Можно мне вам кое-что сказать, Нантец?.. Так вот!.. Заклинаю вас: не играйте больше.

Удар, видно, попал в цель, ибо у чертежника судорожно дернулись губы (от волнения, конечно!), и он разом осушил стакан водки. Джек, видя, какое действие оказали его слова, решил идти дальше:

— И потом, знаете, я хотел вам еще вот что сказать…

По счастью, в этом месте Джека прервал кабатчик — на сей раз Нантцу было бы трудно скрыть свои истинные чувства.

— Эй, молодцы! Колокол слышите?

В холодном утреннем воздухе монотонный, зловещий звон сливался с кашлем, со стуком деревянных башмаков — молчаливая толпа людей поднималась по гористым улочкам.

— Пошли! — сказал Джек. — Пора!

Так как его приятель платил дважды, на этот раз он решил непременно уплатить сам и, не без удовольствия вытащив из кармана луидор, швырнул его на стойку и сказал:

— Получите!

— Черт побери! Рыжик!.. — удивился кабатчик, не привыкший к тому, чтобы у учеников водились золотые монеты.

Нантец промолчал, но вздрогнул… Неужели и этот лазил в шкаф?

Джек ликовал, видя их удивление.

— Здесь еще кое-что есть! — хвастливо заявил он, похлопав себя по карману штанов. Затем прошептал чертежнику в самое ухо:-Это я прикопил на пода «рок, хочу сделать Зинаиде сюрприз.

— Правда? — злобно ухмыльнувшись, переспросил Нантец.

Кабатчик все еще с нескрываемым недоверием вертел монету в руках.

— Поторапливайтесь! — крикнул Джек. — А то я к флагу не поспею.

В самом деле, колокол еще звонил, но уже слабее и реже, как будто устал созывать людей. Наконец, получив сдачу, Джек вышел на улицу под руку с Нантцем.

— Какая обида, старина Джек, что тебе надо идти в эту тюрьму! Пароход в Сен-Назер отойдет только через час. Я бы с таким удовольствием побыл еще немного с тобой! Ей-богу, тебя и слушать приятно. Вот бы мне почаще давали такие добрые советы!

И он незаметно уводил ученика к берегу Луары. А тот покорно следовал за ним. После удушающей жары кабачка и трех рюмок водки мальчика на свежем воздухе совсем развезло. Он шагал, как одурманенный, то и дело спотыкался и, так как было очень скользко, изо всех сил цеплялся за руку своего нового приятеля, чтобы не упасть. Бедняге казалось, что его чем-то огрели по голове или же натянули на уши свинцовый колпак. Но ощущение это продолжалось всего несколько минут.

— Погодите! — вдруг опомнился он. — По-моему, колокола уже не слыхать.

— Быть того не может!

Они оглянулись. Бледная заря разорвала небосвод как раз над самым заводом. Флаг исчез. Джек ужаснулся. Такая досадная история произошла с ним впервые. Но Нантец казался еще безутешнее.

— Это моя вина, моя, — твердил он.

Он все порывался пойти к директору, объяснить, что во всем виноват он, Шарло, и вымолить прощение Джеку. И тут уже ученик стал его утешать.

— Да ничего! Ну, запишут мне разок прогул, от этого не умирают. Я провожу вас до парохода, а в десять вернусь на завод, как раз к обеденному перерыву. Устроит мне верзила Лебескан головомойку, и на этом дело кончится.

Но именно головомойки он особенно боялся. Однако опасение быстро уступило место приятному ощущению гордости, которое он испытывал оттого, что шел рука об руку с Нантцем и был убежден, будто возвращает его на стезю добродетели. В таком духе он и разговаривал с чертежником, когда они шли к реке мимо высоких деревьев, побелевших от инея. Мальчик вкладывал в свои слова столько души, что не чувствовал ни резкого утреннего холода, ни свирепого северного ветра, который свистел в ушах и хлестал по щекам. Джек говорил о славном папаше Рудике, таком добром, любящем и доверчивом, о Клариссе: она, кажется, создана быть счастливой, а ведь на нее часто жалко глядеть — до того она бледна, и глаза ее блуждают.