Творцы и памятники

Копыта лошадей цокали по брусчатке Невского проспекта. Некоторое время отец молчал, глядя прямо перед собой, потом заговорил:

— Есть на тихоокеанском побережье России мыс Гаккеля. Я открыл его. Имя Гаккеля известно на Дальнем Востоке еще и потому, что я строил телеграфную линию Хабаровск — Владивосток. Знают эту фамилию и в Кронштадте, где я возводил портовые сооружения. Все это в прошлом. Теперь же по произнесении этой фамилии неизбежен вопрос: а кто такой Гаккель — генерал инженерной службы или политический преступник, сын его?

Юноша молчал. Неотвратимость случившегося и пугала, и бесила, и подзадоривала его.

— Предком нашим был наполеоновский солдат, — продолжал Модест Васильевич. — Не знаю, от него это у нас в роду или нет, но мы люди живые, увлекающиеся. Я боялся того, что в конце концов с тобой все-таки случилось, пытался направить твои интересы на тот путь, которым сам шел всю жизнь. Помнишь поездку в Кронштадт, маленькую гальваническую мастерскую? Я сохранил ее. В институте, куда ты по моему совету определился, лучшие профессора читают. Неужели все это не увлекает без остатка, неужели на конфликт с властями надо было идти?

— Сейчас трудно быть в стороне от политики, — сказал Яков.

По перрону Николаевского вокзала, как и на любой, даже самой крохотной станции Российской империи, расхаживал жандарм. Он внимательно поглядел на старого генерала. Тот приосанился, гордо поднял голову. И Яков вдруг понял: этот парадный мундир, этот орденский крест на шее и еще один с правой стороны груди — все не случайно. Генерал хочет показать: что бы ни произошло, но верной службы, но трудов на строительстве многочисленных и огромных сооружений, но безупречной жизни ничто перечеркнуть не может.

Два поколения

Прозвучал сиплый паровозный гудок; вагон дернулся и плавно покатился по рельсам. Прошел кондуктор, зажигая свечи в фонарях, оглядывая скамейки: не видать ли чего подозрительного.

Молодой человек со взглядом живым и быстрым, сказал в изумлении:

— Что это он? Зайцев ищет?

— Циркуляр выполняет, — ответил сидящий напротив попутчик. — О вменении в обязанность лицам поездной службы иметь бдительный надзор за сопровождаемыми пассажирскими поездами. У этих людей глаз наметанный: сразу видят, кого везут. Заметили, как он глянул на нас. Нюхом чует, что я наказание отбыл, живу на поселении. Но вы-то, судя по фуражке, инженер?

— И тоже ссыльный. — Юноша вздохнул, снял фуражку, положил себе на колени.

— Ну что ж, коли так, давайте знакомиться. Харитонов Василий Григорьевич.

— Гаккель Яков Модестович.

— Позвольте, позвольте… — Харитонов наморщил лоб. — Фамилия ваша редкая, запоминающаяся, я ее где-то слышал. Не в Кронштадте ли? Я там служил в канцелярии электромеханического завода.

— Мой отец возводил портовые сооружения в Кронштадте, — сказал Яков. — Он военный инженер, имеет чин генерала.

— Какая же программа у вас была? За что нынешняя молодежь готова и в тюрьму, и в ссылку последовать? Я осужден пятнадцать лет назад. Лейтенант Николай Евгеньевич Суханов привлек меня к участию в делах партии «Народная воля». Сам же он был связан с Желябовым. Суханова расстреляли, девятерых отправили на каторгу. Я знаю, на нас, народовольцев, смотрят, как на отжившее поколение. Но вы-то, вы-то что исповедуете?

…Стучат набравшие силу колеса, рвется из фонаря пламя свечи, мчится поезд сквозь зимнюю уральскую ночь, качаются зеленые вагоны с черным двуглавым орлом на стене и надписью: «Пермско-Тюменская железная дорога». Хорошо ехать на мягких диванах вагонов первого и второго классов, но и в третьем на жестких скамейках неплохо, если есть внимательно слушающий попутчик, которому можно рассказать о своей короткой двадцатичетырехлетней жизни, поделиться мыслями, спросить совета.

— …Ну, а на Николаевском вокзале, когда уж два удара колокола прозвучало, отец обнял меня, перекрестил и говорит: «Ничего, что ж поделаешь, коли так получилось. Урал — край развивающийся, заводов много, можно и там хорошим инженером стать. Найдешь себе место, опыт приобретешь». Расцеловались мы, и я уехал.

Добрый совет

— Ну и как, нашли место? — спросил Харитонов.

— Нашел! — усмехнулся Гаккель. — Промышленники и рады были бы взять, но как проведают, что я ссыльный, так сразу и отказ. А вдруг рабочих агитировать стану? Знают, чего бояться. Условия труда и вправду ужасные. Нужны им инженеры, верно, но страх сильнее. Служу участковым механиком в управлении Пермского почтово-телеграфного округа. Езжу вдоль линий, произвожу контроль оснований столбов, заменяю их, крючья, изоляторы ставлю. А также слежу за правильным выполнением телеграфной службы станционными агентами. Ведомости составляю. Даже с аппаратами редко дело иметь приходится. Политика политикой, но по призванию-то я инженер. И получилось так, что прозябаю в этой глуши.

— Да, — сказал Харитонов, — здесь до вас многие томились. Правда, по другим причинам. Был такой князь Долгорукий, сосланный из столицы за предерзкие шалости. Так он и здесь не остепенился, продолжал то же самое. Выселили его в Верхотурье. Перед отъездом собрал он всю знать на завтрак да и накормил именитых гостей паштетом из своего пуделя. Они ели, ничего не зная, а он потом этой историей весь петербургский высший свет веселил.

— Из пуделя! — захохотал Гаккель. — Повеса, конечно, но понять его можно. Скука здесь ужасная. Главное — дела настоящего нет. Не жалею, что принял участие в политической борьбе, но мечтаю теперь конструировать, строить, испытывать.

— Я вам посоветую вот что, — вдруг посерьезнел Харитонов. — Слышали о Ленском золотопромышленном товариществе?

— Ну как же! Могущественная компания.

— Настолько могущественная, что она своими силами построила железную дорогу от пристани на реке Бодайбо раньше, чем Сибирская магистраль была доведена до Иркутска. Она же организовала пароходство на Витиме, а теперь хочет построить электростанцию по последнему слову техники. Могло бы вас это дело заинтересовать?

— Пожалуй, — пробормотал Гаккель.

— Инженеры им очень нужны; ссыльных там предостаточно и без вас; да к тому же компания уверена в своем могуществе. Ничего не боится. И полиция, я думаю, не воспрепятствует. Ей же лучше, что вы еще дальше от Петербурга укатите. Но не боитесь ли вы сибирских морозов?

— У меня бабка — якутка, и сам я родился в Иркутске.

— Вот и хорошо. Если надумаете, обратитесь в главное промысловое управление, что находится в городе Бодайбо. Может быть, и встретимся еще раз. Там среди своих, ссыльных, мое постоянное место жительства.

Путь сибирский, дальний…

Холмистые, изрезанные оврагами и устьями рек берега Лены. Дикая, печальная, какая-то безжизненная красота. Не то что деревень — ни пашен тут не увидишь, ни сенокосных лугов. Изредка попадаются на ровном месте или на отлогом склоне какого-нибудь холма группы домиков — почтовые станции. Здесь, когда еще не ходили пароходы, можно было менять лодки, как в среднерусской полосе лошадей. Вид станций угрюм — будто на день всего поселились, в домиках люди, и нет им никакого дела до того! кто был здесь вчера и кто будет завтра. Возле станций — участки распаханной земли.

— Растет здесь что-нибудь? — спросил Гаккель стоящего рядом на палубе казачьего офицера.

— Ячмень — и тот с грехом пополам. Земля сырая, холодная. Да и для того ли люди сюда попадают, чтоб крестьянствовать. Золото — вот что здесь главное, господин инженер. Мужики в центральных губерниях свое хозяйство бросают и в лаптях, в армяках сюда. Пешком, потому что на дорогу денег нет. Годами идут. Нижегородцы, рязанцы, симбирцы, вятичи, пензенцы — вся мужицкая Россия прет. Особенно в неурожайные годы. Генерал-губернатор Восточной Сибири приказал ставить казачьи заслоны по дорогам, даже тропинкам, что ведут на прииски. Я сам в таком заслоне стоял. Да где там!.. Разве удержишь?.. Август еще не кончился, а здесь уже начиналась осень, дул сильный ветер. Гаккель спустился в каюту. Попутчики играли в карты. Было душно. А каково же ссыльным, которых везут в паузках — огромных барках с плоскими прямыми бортами и тупым носом? Один такой тянется сзади на буксире. Этот казачий офицер — начальник конвоя — предложил на одной з пристаней осмотреть паузок. Плавучая тюрьма — ары в два этажа, забитые арестантами, а под нарами, на сыром и грязном полу еще люди. Через трое суток после отплытия от пристани Жигалово, где начинался водный путь по Лене, пароход подошел к Витимску.