Наемник

— Дадите, мистер, — пообещал Хартманн. Он взял таки его приказ. — Но все одно — вы один из проклятых, присягнувший или нет. — Он изучил пластиковый лист, сравнивая лицо Джона с фотографией, затем читая нижние строчки. Он присвистнул. — Гранд Сенатор Мартин Грант. Назначен другом ВК, никак не меньше. С ним у тебя за спиною, я бы не удивился, что через несколько лет ты обгонишь меня в чинах.

— Сенатор Грант — бывший студент моего отца, — пояснил Джон.

— Понятно, — Хартманн вернул приказ и сделал Джону знак сесть рядом с ними. Затем он повернулся к одному из гардемаринов. — Что же до вас, мистер Бэйтс, то я-то не вижу юмора. Что такого забавного в том, что один из ваших собратьев-офицеров затерялся среди колонистов? Разве вы никогда не терялись?

Бэйтс неловко поежился. Голос его был высок и Джон понял, что он был не старше, чем он сам.

— А почему он не показал карточку со статусом налогоплательщика? — спросил в ответ Бэйтс. — Они бы отвели его к офицеру. Разве нет?

Хартманн пожал плечами.

— У меня ее нет, — ответил Джон.

— Гм. — Хартманн, казалось, отпрянул, хотя на самом деле он не шевельнулся. — Ну, — произнес он, — мы обычно не получаем офицеров из семей Граждан.

— Мы не Граждане, — быстро сказал Джон. — Мой отец — профессор Университета Кодоминиума и я родился в Риме.

— А… — протянул Хартманн. — Долго вы там жили?

— Нет, сэр. Отец предпочитает быть наведывающимся членом факультета. Мы жили во многих университетских городах. — Ложь пришла теперь легко, и Джон подумал, что профессор Фалькенберг, вероятно, поверил в нее после того, как столько раз ее повторял. Джонто лучше знал: он видел, что отец отчаянно добивался стабильности положения, но всегда, всегда наживал слишком много врагов. Он был слишком прям и слишком честен. Одно объяснение — он — мятежный сукин сын и не мог ни с кем поладить. Это другое. «Я так долго жил в такой ситуации, что она меня больше не волнует. Однако, приятно было бы иметь родной дом, я думаю».

Хартманн расслабился.

— Ну, по какой бы там ни было причине, вы, мистер Фалькенберг, поступили бы лучше, если бы устроились родиться налогоплательщиком в Соединенных Штатах. Или советским членом партии. К несчастью, вы, как и я, обречены оставаться в нижних рядах офицерского корпуса.

В голосе Хартманна чувствовался след акцента, но Джон не мог точно определить его. Немец, конечно. В боевых частях КД было много немцев. Этот немец, однако, был необычным. Джон достаточно долго жил в Гейделберге, что научиться многим оттенкам немецкой речи. Восточный немец? Возможно.

Он понял, что другие ждали, что он что-нибудь скажет.

— Я думал, сэр, что в службах КД существует равенство.

Хартманн пожал плечами.

— В теории, да. На практике — генералы и адмиралы, даже капитаны кораблей, всегда, по-видимому, бывают американцы или советские. Это не предпочтение офицерского корпуса, мистер. Между собой у нас нет никаких стран происхождения и никакой политики. Никогда. Флот — наше отечество и наше единственное отечество. — Он взглянул на свой стакан. — Мистер Бэйто, нам нужно налить еще стакан и для нашего нового товарища. Мигом.

— Есть, сэр. — Коротышка-гард оставил каюту, пройдя по пути оставленный без внимания бар в углу. Он быстро вернулся с полной бутылкой американского виски и пустым стаканом.

Хартманн налил стакан доверху и толкнул его к Джону.

— ВКФ научит вас многим вещам, мистер гардемарин Джон Кристиан Фалькенберг. Одна из них — это умение пить. Мы все слишком много пьем, но прежде, чем узнать почему мы пьем, вы должны узнать как.

Он поднял стакан. Когда Джон поднес к губам свой и сделал только глоток, Хартманн нахмурился.

— Еще, — сказал он приказным тоном.

Джон выпил половину виски. Он не один год уже пил пиво, но отец не часто позволял ему пить крепкие напитки. На вкус оно было неплохим, но обожгло горло и желудок.

— А теперь, почему ты присоединился к нашему благородному отряду братьев? — спросил Хартманн. Его голос нес предупреждение: он использовал шутливые слова, но под этим было серьезное настроение — наверное, он вовсе не насмехался над своей службой, когда назвал ее отрядом братьев.

Джон надеялся, что нет. У него никогда не было братьев. У него никогда не было друзей, родного дома, а отец был строгим воспитателем, учившим его многим вещам, но никогда не дававшем ему никакого тепла или дружбы.

— Я…

— Честно, — предупредил Хартманн. — Я открою тебе тайну. Тайну флота. Мы не лжем своим. — Он посмотрел на двух других гардемаринов и они кивнули. Рольников слегка позабавленный, Бэйтс серьезный, словно в церкви.

— Там… — сделал жест Хартманн, — там они лгут, обманывают, используют друг друга. С нами же это не так. Нас используют, да. Но мы знаем, что нас используют и мы честны друг с другом. Вот почему солдаты верны нам. И почему мы верны флоту.

И вот это-то и значительно, подумал Джон, потому что Хартманн поглядывал на знамя Кодоминиума, но совсем ничего не сказал про КД. Только флот.

— Я здесь потому, что отец хотел убрать меня из дому и сумел достать для меня назначение, — выпалил Джон.

— Ты найдешь другую причину или же не останешься с нами, — сказал Хартманн. — Выпей.

— Да, сэр.

— Надлежащий ответ — «есть, сэр».

— Есть, сэр, — Джон осушил свой стакан.

— Отлично, — улыбнулся Хартманн. Он снова наполнил свой стакан, затем стаканы других. — Что является задачей ВКФ Кодоминиума, мистер Фалькенберг?

— Сэр? Выполнять волю Гранд Сената.

— Нет. Он должен существовать. И существуя, поддерживать некоторую меру мира и порядка в углу Галактики. Чтобы выиграть для людей достаточно времени для того, чтобы убраться достаточно далеко от Земли, чтобы, когда эти дураки убьют себя, они не убили человеческую расу. И это наша единственная задача.

— Сэр? — спокойно и настойчиво проговорил гардемарин Рольников. — Сэр лейтенант, следует ли вам так много пить?

— Да, следует, — ответствовал Хартманн. — Благодарю вас за заботу, мистер Рольников. Но, как видите, я в настоящее время пассажир. На Службе нет никаких правил против выпивки. Совсем никаких. Есть сильный запрет против того, чтобы быть непригодным для выполнения своего долга, но ничего против выпивки. А в данный момент я не обязан выполнять никакого долга. — Хартманн поднял свой стакан. — Кроме одного. Поговорить с вами, мистер Фалькенберг, и сказать вам правду, так чтоб вы либо сбежали от нас, либо были чертовски с нами до конца своей жизни, потому мы никогда не лжем своим.