Сор из избы

Скорей всего придется опять полагаться на самого себя: бегать, прыгать, метать, плавать.

«Не я первый, не я последний!» — утешал себя Коля. В школе, помнится, он выступал за взрослых, и в судейских протоколах значилась вымышленная фамилия. Рекордов он не ставил, да на него и не очень рассчитывали — кому охота стараться за чужого дядю. Главное, обеспечить массовость и укомплектовать команду. Закончив учиться, он еще года два выступал за школу, под видом ученика, чтобы не обидеть тренера.

Приходилось выкладываться, но на судьбу Коля не жаловался. Спорт он любил и прощал ему некоторые издержки.

— Что за тип гнался за тобой? — спросил он Лешу, опасливо оглянувшись на Галкина. — Морда зверская. Ты ему ничего не обещал?

— Спит, понимаешь, на работе и мечтает, чтобы все готовеньким ему в руки плыло!

— Артист! — присвистнул Коля. — У нас в команде был такой: мужики на поле с мячом работают, кости трещат, а он по краю козликом скачет, выжидает…

— Здоровилло из него сделает мужчину, — кивнул Леша, расслабляясь, — а я со своей стороны подготовил почву…

— Ну, до тебя ему, как до звезд! — сказал восхищенно Коля. — Я думаю, на поле ты был бы страшен! Как таран…

— Само собой! Завтра устроим вечер для новеньких. Нацелим, просветим! Сейчас заскочим на базу за материальным подкреплением…

— Дефицит? Одобряю! Он убеждает быстрее всяких речей и пожеланий! Я готов. Как ты думаешь, Лешенька, там японским «магом» разжиться можно?

— В принципе! — подумав, сказал комсорг. — Чего не бывает! Но учти, не в ущерб принципам и не поддаваясь вещизму! Ты меня знаешь.

— «Маг» не роскошь, Лешенька, а средство духовного роста! — обиделся Коля-футболист. Про то, что это будет уже третий японский маг в его руках, он промолчал. Первые два он сбыл через комиссионку, по двойной цене.

Леша спешил. До конца рабочего дня ему еще надо было выбить оркестр и зал для комсомольской свадьбы, а также место под гараж, путевку, траурный венок, лук со стрелами, байдарку с мотором, два аккумулятора для актива кузнечного… Он достал список, чтобы никого не забыть. И все это сделать не в ущерб идеалам, не поддаваясь вещизму.

— Тяжко! — признался он Коле. — Но куда денешься? Не могу отказать, в том моя слабость…

— Не слабость, Лешенька, — горячо заверил Коля-футболист, — сила! Мне бы твои возможности!

Между тем, оставшись один, Галкин с ростками сознательности решил не сидеть балластом на шее коллектива, а двигать туда, где решается судьба пятилетки. Он вклинился в гущу тяжелых молотов, ища точку отсчета своей биографии. У чугунной станины молота стоял человек в замасленной робе и что-то включал, ворочая щипцами раскаленную заготовку. На красный податливый металл падал сверху тяжелый боек молота. Жизнь крутилась, выполняя план производства и социального развития завода, начислялись премиальные, рос горячий стаж и добавлялись прочие хорошие вещи, вроде морального поощрения. Галкин подскочил под горячую руку к машинисту, дескать, дай попробовать!

Кузнец оглянулся и погрозил Галкину кулаком, остерегая. Потом указал пальцем на листок, пришпиленный к стене, на уровне глаз: «не подходить, не трогать… не брать… не совать… опасно для жизни… штраф… уголовная ответственность…»

— Нашли дурака, — не поверил Галкин, — что тут особенного? Пара пустяков!

К кузнецу он больше не совался, решив утвердиться собственными силами. Для начала нашел свободный пресс, почему-то простаивавший, отыскал управление, увенчанное рубильником и картинкой с черепом и стрелами. Галкин дернул рубильник, обеспечив питание пресса. Рука стала мокрой от волнения, но ток не пропустила. Череп с костями напрасно скалил на Галкина зубы. Заработала машина, пресс качнул кривошипом и открыл стальные челюсти. Галкин сунул ему в пасть обломок рельса, желая сделать из него, если не трактор, то хотя бы плуг. Подождал результата, но челюсти не смыкались, не желая трудиться.

«Ах ты корова! — разозлился Галкин. — Работать не хочешь?!»

Нужен был ремонт. Галкин огляделся и заметил лючок над головой. Открыл дверцу и сунул в отсек черенок метлы, пошуровал в целях ремонта и настройки механизма. Но ремонта не получилось: из лючка выпала брезентовая рукавица, полная болтов и гаек, а следом за ней тяжеленные пассатижи. То был тайник с инструментом. Пассатижи стукнули Галкина по темечку, в глазах сверкнули искры и до него сразу дошло, что лезть в чужой тайник нехорошо и правила поведения написаны не зря. Ослепленный Галкин схватил пассатижи и швырнул их куда-то. В той стороне раздались крики, что-то хрястнуло, дернулся и встал ковочный агрегат. Новичок вышиб из него дух или вывел из строя машиниста. Взвыл аварийный гудок. Гудел он нехорошо, травмируя слух и не суля хорошего.

Баня метнулся в сторону от передовой линии производства, в свой тихий тупичок с бочкотарой и обтирочными концами. Отдышавшись и несколько успокоившись, решил ни в чем не признаваться. Пусть докажут. Свидетелей нету.

Взял метлу и замахал, заметая следы, с рвением, достойным главного инженера или директора…

Безделие дорого обходится себе и государству, в этом Галкин убедился. Зато работа успокаивает нервы лучше всяких лекарств и дает шанс на исправление. Метла металась по углам, как крыса, потерявшая нору. Мести было легче туда, куда ветер дует. Простую заповедь начальника метлы Галкин усвоил, наглотавшись пыли до скрипа на зубах и першения в горле. О том, что ветер дует не туда, куда надо, он не знал. Ветер по дурной привычке норовит лезть в горлышко, в узкое место. Узким местом в кузнице, как и во всяком цехе, была вспомогательная служба. Галкин смело шел в пасть судьбе, рискуя застрять в ней рыбьей костью.

На участке ремонта, ни о чем не подозревая, трудились в поте лица слесари:

— Рыба! — хлопнул по столу бригадир Перевязьев. Стол подскочил. — Считай ваши кости, козлики!

— Это нечестно! — возмутился слесарь Хахин, застигнутый врасплох, с двумя горстями шестерок. — Пятая рыба за смену!

— Хахин прав, твоя рыба — не решение вопроса! — поддержал сверхурочный слесарь, привлеченный на прорыв, он не болел ни за качество труда, ни за дисциплину и деньги получал в другом месте. Ему хотелось честной игры.

Гудок гудел. Столб пыли, поднятый испуганным Галкиным, становился выше и двигался по цеху подобно стихийному бедствию, заставляя жарко биться рационализаторскую мысль.

Мрак неизвестности покрыл участок ремонта.

— Гудит! — услышал Перевязьев за стуком костяшек. — Никак кривошип заклинило?

— Нет! — прислушался к гудку Хахин. — Помельче, кажись. Штамп полетел!

— Точно, — кивнул сверхурочный, — у него штифты сношены и пружина ни черту!

Слесари пришли к общему мнению и оживились. Настало самое интересное: «Сейчас прибегут кузнецы-сдельщики, «пузырь» поднесут крепленого, ха!»

Они были на повременной оплате, потому не спешили. Работали в кузнице давно и успели поставить дело ремонта крепко: аванс и расчет получали в кассе, а со сдельщиков взимали отдельно. Такса твердая и всем известная. За пробивной штамп — «рупь», за вытяжной — два, за совмещенный — три. За срочность — надбавка. Хлеб за брюхом не ходит, поэтому штамп снимай сам и приноси. Не хочешь — чини сам. Не умеешь — приходи, расскажут. За хороший совет — «пузырь», а если к совету запчасть — два «пузыря» крепленого. Штифты, болты, крепеж — рупь штука. Рупь для штамповщиков не деньги, «начеканят»…

Пыль, потревоженная Галкиным, как показал экспресс-анализ, несла в себе фракции, вредные для производства. Трогать ее, не трогали, лучше оставить, как есть. К тому же из рвения Галкин замел листки учета показателей, сложенные под дверь мастеру ночной смены.

Мрак и вихрь не смущал слесарей. Гудок поревел и умолк. Значит, «пузырь» был в пути.

— Дует ветер в спину, — сказал Перевязьев, — к нам бегут из магазину.

Но вместо сдельщиков явился Галкин с метлой, без стеснения совался в святая святых, под стол к слесарям, крушил посуду.