Сор из избы

Он и теперь понял бы Галкина, сознавать это было приятно. Если бы можно выбирать учителей… Кузнечный цех, конечно, не школа, и Галкин твердо решил, что не позволит помыкать собой всяким занудам.

В кузнечном горевали по поводу несчастья с кузнецом Мудрых и на новичка поглядывали с осуждением. Галкин прилежно глотал горячий воздух разинутым от любопытства ртом и запивал холодной струей от вентиляторов. В глазах мелькали раскаленные заготовки, земля лихо шла вприсядку, и ноги танцевали сами собой.

— Палкин, иди сюда! — окликнул его мастер Здоровилло, покрывая треск горизонтально-ковочных машин. Казалось, что фамилию он придумал себе сам, об остальном позаботилась природа, проставив печать несокрушимого здоровья на все: от монументальной фигуры, словно шагнувшей с пьедестала в городском парке, до голоса, которым можно плющить железо и выполнять план, не прилагая рук…

— Галкин, — робко втолковывал ему Аркаша, — Галкин…

Мастер поморщился. Ему было не до таких пустяков. Здоровилло торопился так, будто боялся отстать от скорого поезда. Жизнь прибавляла обороты не по его воле. Внедряли подряд, спустили план роботизации и автоматизации. Последнюю мастер усвоил, заев беляшами из цеховой столовки, а первой чуть не подавился. Сели к столу составить документ. Здоровилло налил кефир в отливку…

— Что можешь, Галкин? — фамилия у новичка была несерьезная для кузнеца. Нашли кого прислать?! О чем они там думают… К примеру, что такое робот? Три года назад его пытались приставить к молоту, да хватило всего на неделю. Не выдержал тряски. Требовался наладчик. А где его взять? Поэтому робота задвинули под лестницу. Готовились списать, да теперь не дадут. Спросят, пожалуй. Как и почему? В кузнице привыкли доверять не роботу, а живому кузнецу Медведеву, который гнул пятаки, словно в цирке, а для наладки ему хватало одной бутылки «Столичной».

Чтобы рассеять предубеждение мастера, Галкин горячо заверил:

— Не волнуйтесь, я все могу! На любом месте…

Мастер молча придвинул ему кефир, дескать, пей, набирайся силы. Галкин заглянул в бездонную посудину, но пить не стал.

— Спасибо, я сыт! — кусок не лез в горло, пока не определится и не начнет работу.

Мастер не спешил отвести его к молоту.

— Видишь, деталь на полу? Матрица. Главное оружие труда кузнеца. Давай, пробуй. Поставь ее на стол! Сможешь? А я погляжу и решу, где тебе работать…

Галкин нагнулся и разглядел в тени стола что-то серое, бесформенное, со стальными клыками. Примерился, не зная за что взяться, елозил ногами, пыхтел, но матрицу, похоже, придумали не для него. Тяжко! К тому же железо было пыльное и липкое от застарелой смазки.

— Помыть бы рухлядь, прежде чем человеку подсовывать! — выговорил он Здоровилле, становясь агрессивным от унижения и неудачи.

— Штамп помыть? — такого мастер не слышал. И на рационализацию это не походило.

— Потереть шампунем! — развивал шальную мысль Галкин. На его взгляд, мастера тоже не мешало бы помыть.

— Хватит, — остановил его тот, — шутишь, Галкин? Не пришлось бы плакать.

Он поддел матрицу ногой, та покатилась под стол, словно щенок. Вышли в цех, думая каждый о другом с неприязнью и потому наступая друг дружке на ноги. Прошли молота, пресса, полуавтоматы…

— Подумать надо, пожалуй, — Здоровилло постоял, оглядывая цех и не находя ничего подходящего, завернул в туалет. Галкин оскорбленно стоял под дверью и ждал. Мастер не спешил. Наконец, вышел, вытирая руки. По всему было видно, что думалось ему неплохо, и Галкин повеселел.

— Родителя у тебя по какой части? — спросил Здоровилло. — Интеллигенты, небось?

— Угу, — с гордостью промычал Галкин, стараясь не унизить мастера: наверное, без образования, практик. — Отец в институте лекции читает, а мама в филармонии…

— Да ну? — изумился Здоровилло и добавил не без ехидства. — А директор наш тебе кем приходится?

Он пустился мимо основного производства куда-то на задворки, в тупичок с бочкотарой и тюками обтирочных концов. Полез на ящики, чихая от пыли, что-то шарил. «Он хочет меня порадовать, — размягченно думал Галкин, — сюрприз какой-то, например, ручной молот для чеканки полтинников или электрокар для развозки личных приказов директора…»

Наконец, мастер спустился с ящиков и вручил оторопевшему Галкину новенькую метлу и совок, с фартуком.

— На молот ты не годишься, — объяснил Здоровилло, — у нас кузнецы вроде меня, даже покрепче. А ты наводи чистоту, как хотел, с шампунем! В добрый час. Я не против. Апч-хи! Пылища, елки-моталки. Признаю недоработку с моей стороны! Действуй…

Мастер ушел подышать свежим воздухом. Галкин швырнул ему вслед метлу, сел на бочку из-под олифы и закурил. Путь в главные специалисты осложнился. «Набить бы ему морду! — подумал о толстощеком кадровике. — Дырку мной заткнул и радуется! Небось, другому местечко теплое подыщет, не пыльное…» Галкин чуть не взвыл от ревности. Не видать ему карьеры, в директорское кресло сядет кто-то другой и женится на кинозвезде, а Галкину всю жизнь придется обниматься с метлой.

Впечатления дня утомили Галкина, и он задремал, улегшись на тюки с обтирочными концами. Спать на производстве Галкину не приходилось, поэтому ему с непривычки снились всякие неприятности, вроде балки, упавшей с крыши. Он вскрикивал и просыпался в испуге.

Спешить было некуда. Перед ним была целая жизнь, длинная и непростая. Лишь неисправимым передовикам кажется, что лодыри устраивают себе легкую жизнь. Нет ничего трудней жизни праздной, если она не вызвана производственной необходимостью или упущениями в организации труда. Лодырей высмеивают, позорят, презирают, создают комиссии, устраивают товарищеские суды.

Бездельничать можно, не чувствуя угрызений совести, всем коллективом: в начале года, если не подвезли заготовки или станок на ремонте, если изделие не идет, не имеет сбыта и им забиты под крышу все склады и двор.

Была середина года, завод работал более или менее ритмично, помаленьку наращивая темп, и Галкину ссылаться было не на что. Фронт работы у него был, орудие труда тоже, и лодырничал он из каприза. Нельзя сказать, что с его приходом в цех дисциплина пошла вниз. Цифру прогулов и посещений медвытрезвителя он пока что не увеличил, и это главное. Прочие нарушения рассматривались в рабочем порядке и не влияли на показатели. На всяком заводе имеются штатные единицы, где лодырю не надо даже маскироваться.

— Ты где ночуешь? — обычно спрашивают их.

— В сторожах! А ты где кормишься?

— Цех подметаю…

Галкин «ночевал и кормился» с первого дня трудовой биографии, уловив конъюнктуру и требования к людям своей профессии. Спроса с него не будет, он это чувствовал. День прошел и ладно. Нельзя было лишь проспать обед, потому что в столовой пенки снимали первые, а последним выбирать было не из чего, меню к концу обеда было обглоданным, урезанным, ужатым до щей с компотом. Последними приходили обедать увлеченные работой, желудочный сок у них выделялся с запозданием и голодный инстинкт легко подавлялся жаждой творчества. У Галкина инстинкты были на месте и подавить их было нечем. Метла не в счет…

Галкин ворочался, унюхав запах жареных беляшей и пирожков с капустой, и комсоргу цеха Леше Санникову, делавшему обход цеха с рейдовой бригадой «Комсомольского прожектора», почти не пришлось его будить. Новичок сам открыл глаза и поднялся, к разочарованию прожектористов. Они целились в него фотокамерой, для сатирического листка. Факт сам по себе вопиющий: спать на производстве!

Вчера на цеховом собрании молодых было решено покончить с раскачкой, благодушием и разгильдяйством и взяться за воспитание. «Откуда у ребят такая инертность? — спрашивали на собрании девчата. — Заплатили взносы и ладно?» Для затравки девчонки предложили основать молодежный кооператив, собрать средства и своими руками выстроить жилой корпус вместе с культурным комплексом, спортивным залом и бассейном.