Страница 53 из 61
Урны стояли через десять шагов, в виде проголодавшихся пингвинов с раскрытыми клювами. Они были наштампованы тут же в цехе из некондиции и отходов листа и выкрашены печным лаком. Плевать в них не хотелось. Чистая работа…
«Чисто не там, где метут, а там, где не сорят! А. Галкин». — было выведено суриком на бетонном полу в проходе. Галкин остановился и прочитал дважды, прежде чем смысл слов дошел до него. Искал обидное, но ничего такого не было. «Смеются?» Он шел по цеху и вздрагивал. Что еще придумают?
«Фонд Галкина!» — значилось на железном ларе под бумагу. «Кубометр макулатуры сбережет от вырубки дерево! Лес — легкие планеты. Хочешь дышать — береги бумагу!»
На ящике под стеклобой и стеклотару: «Хрупкость — не порок, порок — расточительство! А. Галкин».
В адрес Галкина, казалось, слали тряпье и обтирочные концы, битый кирпич и плитку, стружку и доски… Галкин был всюду, куда ни погляди, как бесплатное приложение поступал в цех вместе с сырьем, призывая, советуя, напоминая беречь, экономить, обращать в доходы. Кто-то тиражировал его высказывания суриком, белилами и черным печным лаком с чудовищной быстротой и беззастенчивостью. Самодельные картинки на листках ватмана изображали Галкина театральным чистюлей в начищенных штиблетах, при галстуке: он творил чудеса с отходами, помешивая их в чане с азотной кислотой и извлекая всякие полезные вещи, вроде вискозы и автомобильных шин.
Живой Галкин не сделал бы и сотой части того, что успевал его двойник. Наверное, лучше было уйти, чтобы ему не мешать и не разочаровывать людей.
Участок контроля был где-то рядом, слышался стук клеймовочного молотка, отзываясь в сердце Галкина музыкой. Наденька была в ударе, она ждет и любит… Галкина нельзя забыть. У нее над головой тоже, наверное, написано: «Всему можно вернуть вторую жизнь, кроме потерянному даром рабочему времени! А. Галкин».
Галкин замечтался и, потеряв ориентир, вышел не туда. Стучала не Наденька, а монтажник в желтом шлеме и брезентовой робе. Он сидел на полу и прилаживал к фундаменту какой-то станок. То был не молот и не пресс, знакомый Галкину по ряду других. Он остановился поодаль и глядел. Возле станка собрались любопытные.
— Машина импульсного брикетирования отходов железа, — объяснял седой человек, высокий, сутуловатый, но крепкий, с хваткими, сильными руками, удивительно знакомый Галкину. «Мудрых?» — ладони у Галкина взмокли и он потер их о брюки. — Заправляем в бункер железную мелочь, стружку, обрезь… Прессуем и выдаем брикетом, для электропечи или вагранки. Экономия — 110 тысяч рублей в год!
— Галкин прислал? — спросил с пониманием кто-то из кузнецов.
— Он, — кивнул Мудрых, — кто ж еще?
— Дело-то новое? — сомневались кузнецы, не имевшие дела со стружкой и отходами.
— Справимся! — убежденно сказал Мудрых. — Глаза боятся, а руки делают…
— А ведь жили без этих импульсов, — вздохнул кто-то.
Мудрых присел в уголке, приглашая к беседе. Вытащил из кармана газетный листок, аккуратно сложенный. Расправил на коленях. И стал читать, медленно, с чувством, давая время подумать:
«Раньше на нашем заводе металлолом грузили в вагоны и отправляли на «Вторчермет» по 33 рубля за тонну. А после этого тот же лом покупали у них в виде брикетов и везли обратно уже по 58 рублей 80 копеек за тонну! Теряли на каждой тонне почти 26 рублей, а в целом по заводу — 129 тысяч в год!
Теперь мы сами будем перерабатывать свой лом и отправлять в вагранку. Выгода двойная, если учесть перевозки, погрузку, выгрузку…»
Галкин тоже слушал. Он теперь понял, кто вдохновитель и организатор этих плакатов, листовок, надписей суриком и печным лаком.
— Голова! — одобрили кузнецы. — Хорошо придумал!
Все, что связано с отходами и их переработкой, молва связывала с Галкиным. С этим приходилось мириться, хотя станок для брикетирования был для него такой же новостью, как для других, и у него на языке вертелись те же вопросы, что у кузнецов:
— А экономия куда? Ты, между прочим, сто тысяч с лишком называл…
— Деньги на жилье и профилакторий!
Мудрых заметил Галкина и как будто признал, потер лоб ладошкой, вспоминая. И Галкин пошел прочь, не оглядываясь, не желая вызывать неприятные для кузнеца воспоминания.
Кузнечный цех трудно было узнать. Он перестраивался. Добавлялся участок утилизации. В пристрое из шлакоблоков и гофрированных листов на свежезалитых фундаментах монтажники ставили бумагорезку с транспортером и пакет-прессом, ждала своей очереди установленная на дощечках машина для переработки стружки и древесных отходов в дефицитные древесно-стружечные плиты. Уже подбирался штат, и бригада женщин была командирована на фабрику нетканых материалов, работавшую на тряпичном утильсырье, для учебы. Фабрика изготовляла холстопрошивное и иглопробивное полотно — дорнит — для технических нужд и продавала его предприятиям, в том числе заводу сельхозмашин. Экономисты подсчитали, что рентабельней будет обойтись без встречных перевозок и перерабатывать свой утиль на месте, поставив немудреное оборудование. Избыток полотна и обтирочной ветоши можно будет продавать соседям по оптовой цене. Замасленное тряпье предполагалось сжигать в термопечи с теплообменником и получением технического пара…
Кузнечный цех с готовностью взял под свою крышу новый участок и занял прочно место лидера в заводском соревновании по безотходному производству и утилизации, показывая пример культурного коллектива. Цех посветлел, словно умытый. У молотов стояли тут и там веники и совки, ведерки с пенной водой или раствором, словно шло нешуточное соревнование за чистоту на рабочем месте. Галкин подумал, что без Леши-комсорга дело не обошлось, он, наверное, вручит победителю палатку с набором походной мебели или комплект шин для «Жигулей»…
На ремонтном участке орудовал робот с манипулятором, конкуренцию с ним никто не выдерживал, кроме Перевязьева. Робот владел десятью специальностями, Перевязьев подналег на учебники и освоил одиннадцать. Квалификационная комиссия присвоила ему высший разряд и рекомендовала перейти в операторы на роботехнику, но Перевязьев сказал, что роботу до него далеко в ремонтном деле. Пошел на принцип.
Галкина Перевязьев узнал сразу. Сморкался в батистовый платочек, чтобы произвести на помощника директора культурное впечатление, и ставил хомутик на шланг гидросистемы пресса.
— Видал? — крикнул он Галкину, указывая пальцем на шланг, пульсировавший от рабочего давления. — «Ванька» так не может! Ха…
«Ванькой» он прозвал робота, своего конкурента на ниве ремонта. Хомутики на гидрошланги ставить не полагалось, только в случае крайней нужды и отсутствия на складе исправных трубок высокого давления. Поэтому робот такой программы не имел. Он не чувствовал слабую точку и мог сунуть заплату не туда. Чувствовать роботу пока что было не дано.
Перевязьев, закончив дело раньше норматива, открыл шкаф у стены и, загадочно усмехаясь, вытащил из него метлу. «Твоя! Узнаешь?» Галкин молчал, не признавая. К метле он возвращаться не хотел.
— Не пугайся, — понял его чувства Перевязьев, — храню для истории. Мудрых музей хочет сделать: как было и как стало! Чтобы молодежь училась и не забывала…
Перевязьев запер шкаф и побежал к роботу, соревноваться.
— Приходи как-нибудь, потолкуем…
Галкин обещал. За аллигаторными ножницами с транспортером стояла Поля Перетягина. Галкину она не удивилась, словно только его и ждала.
— Явился, не запылился, женишок!
Она носила под сердцем шестого ребенка, побывав на свидании у мужа, бывшего на исправлении по приговору суда за рукоприкладство. Свидание было недельным, муж заработал его примерным трудом и поведением. Начальник исправительного учреждения сказал Поле, что ее супруг остепенился, и можно было строить планы на будущее. Поля в ожидании перемен в личной жизни расцвела, смеялась и трясла Галкина за плечи так, будто взяла обязательство вытрясти из него душу.
— По Наденьке скучаешь? Признавайся! Небось, простит. Эко вымахал в начальники! Молодой, да ранний. Теперь тебя всякая полюбит, берегись! Бабы хитрые, не всякой верь. А Наденька слово держит… Ты ей не перечь…