Сор из избы

Молодежь, похоже, не желала штиля и ясности, бросилась в поиски, без инструкций и методпособий. Каждый мог теперь, не оглядываясь на вышестоящего, попытать счастья в поиске спасительного экономического рычага…

Молодым терять нечего, можно рискнуть. Остепененные лектора выжидали. Пока суть да дело завкафедрой сменил личную «Волгу» на новую модель, дальновидно полагая, что внедряемый хозрасчет может привести к упорядоченности распределения благ по труду, а не по прошлым заслугам в виде докторской диссертации, положения и выводы которой ныне разом обесценились и стали поразительной архаикой, вылезать с ними на люди было бы смешно. К даче на лесном озере он распорядился провести водопровод, огородил ее высоким забором, на случай ухода в отставку. На двадцати сотках земли, отхваченной от совхозных угодий, можно было заняться индивидуальной деятельностью, которая, согласно неофициальному мнению и подсчетам экономических умов, могла стать гораздо доходней профессорского оклада с почасовыми добавками. Профессор считать умел.

Доцент, несколько помоложе шефа, но из шустрых, умудрился подключиться к профессорскому водопроводу на озере и сделать нелегальный отвод для собственного сада с огородом, дачей и баней. Профессор лично отвинтил тройник нарушителя и вбил в его трубу еловую заглушку. Доцент, говорят, в чем мама родила выскочил из бани, схватил колун с сосновой плахи и бросился на многоуважаемого профессора.

Что было дальше, не стоит продолжать, к экономике и научному планированию это не относится, тем более, что областная газета в лице спецкорреспондента побывала на месте и опросила свидетелей и милицейский наряд, выезжавший утихомиривать научные страсти возле водонапорной трубы. Статья в газете называлась удивительно метко и едко: «Двойка по поведению», с чем и поздравили читатели корреспондента, а также доцента с профессором. Доцент оказался существом слабым и на лекциях больше не показывался. Профессор, крепкий орешек, служил как ни в чем не бывало, даже попросил себе больше часов, за счет заробевшего коллеги с синяком под глазом.

Галкин тихонько переместился было на вакантное место доцента и взял его тему, спасительный рецепт для страдающей экономики: доцент считал корнем зла и причиной всех бед в производстве — излишние рабочие места. В этом духе занимался упорными подсчетами. Выходило, что необузданное строительство новых и новых предприятий, без учета ресурсов рабочей силы и демографии, вело к разорению бюджета. Пустые рабочие места хотя и пустовали, но требовали ежедневных денежных вливаний, как впрочем и все омертвленные фонды в виде станков и помещений. Стоило, по мнению доцента и теперь уже Галкина, избавиться от этих дармоедских пустых мест, и экономика вздохнет с облегчением. За примерами далеко ходить не надо: в Японии, США — наших главных конкурентах, безработица, то есть дефицит рабочих мест, и успехи налицо в сфере производства. Чего скрывать…

У профессора была своя идея выправления общественного производства, но он держал ее пока что в тайне. Молодежь говорила, что он ретроград и мечтает вернуть прежние времена — уравниловки, ориентации на постепенную отмену зарплаты и обеспечение трудящихся за счет общественных фондов, когда все бесплатно: квартиры, дома, обслуживание… Кто работать захочет? — спрашивали молодые и смеялись. Выходило, что они не захотят. «Такова молодежь, для нее ничего святого», — сетовал в кругу старичков профессор и сердито хмурился. Надеждой его сделался Галкин, потому как дачи не имел, «Волги» тоже, и жил, по сути, неизвестно чем, на общественных фондах: образование, медицина бесплатные, за квартиру гроши, питание самое дешевое в мире. Запросы Галкина были невелики, просто идеальны, по мнению профессора, одно — нехорошо: пьет. Горько.

Ветер перемен веял все заметней. Фигура лектора в облитом пивом пиджаке становилась одиозной. И приходилось на лекции вместо рассказа о преимуществах старого планирования сверху, конечно, с некоторой местной инициативой (в рамках дозволенного инструкцией), оправдываться и излагать свой собственный путь, который почему-то не оправдал надежд и планов, уклонился в сторону, и жизнь лектора стала неуправляемой:

— Я был молод, талантлив и подавал надежды, — говорил Галкин-старший с кафедры, оглядываясь на дверь — нет ли профессора, — мои рефераты, как образец, вывешивались на кафедре, и даже публиковались в вестнике института…

По нынешним понятиям в те годы у студентов процветала зубрежка и начетничество, когда всякое печатное слово воспринималось, как закон и само совершенство, не положено было сомневаться. Галкин слышал, что о годах культа в толстых журналах что-то пишут интересное, просто захватывающее, студенты зачитывают до дыр, но перестроиться не мог. Нужно было время и силы. Ни того, ни другого у него не осталось. Впрочем, как и у профессора с доцентом. Те хоть обзавелись дачами, машинами, хозяйством и чувствовали себя спокойно. Галкин был гол, как сокол, и перестройка отнимала у него последнюю радость.

Облитый пивом пиджак зачеркивал лекцию, в зале хихикали:

— Алкоголь губит талант, губит жизнь, — резюмировал кто-то с ехидцей, — как вы считаете, товарищ лектор?

Галкин молчал. Что сказать?

Как всякий алкоголик, Галкин готов был искать причины своих неудач в злом умысле сослуживцев. И в самом деле, что это за ученые, если доцент с топором кидается на своего профессора. И из-за чего?! Смешно сказать.

И все же аналитический ум держал Галкина-старшего в узде, он способен был взглянуть на себя критически. И тогда ему хотелось бежать с кафедры, из института, бежать от самого себя…

У Галкина тряслись и мокли от волнения руки, походка была нетвердой и такой он, действительно, никому был не нужен. В первую очередь студентам. Хотя кто-то, быть может из подверженных тайно страсти к алкоголю, советовал с улыбкой опохмелиться…

Легко сказать. На деле это значит — занять очередь в середине дня на виду у всей улицы, два часа торчать на солнцепеке…

К тому же кончились деньги и продать было нечего. Лектор сел на мель и мог рассчитывать только на сына.

Расчет новичкам выдавали не в кассе, как всем, а в красном уголке, под цветы и музыку, чтобы запомнили на всю жизнь. Материальное плюс моральное, а также музыкальное. Шик! Заводу это ничего не стоило, музыканты свои, цеховые. В расчет новичкам выдавали пустяки, о которых говорить не хочется: тридцать семь рублей с копейками…

— Несовершеннолетним больше нельзя, — объяснил озабоченный главбух, — такое у нас правило. Чтобы не приучать к деньгам. Дай больше — пропал человек…

Из одиннадцати новичков осталось пять: остальные подались на сторону за длинным рублем. Петя Чернышев клепал коньки и сумочки в бытремонте и через эти пустячки имел сказочный навар — тридцатку в смену! Коля Туманов слесарил в автосервисе и с ходу обзавелся побитыми «Жигулями». Оставалось восстановить и покрасить. Зойка летала в аэрофлоте в Грузию, рассказывала: чаевые там — сказка… И мужчины ничего себе.

— Что и говорить, — прервал мысли Галкина Леша-комсорг, — судьба сбежавших из рабочего коллектива будет печальной…

Сувениры Леша поделил между оставшимися. Галкин ему не внушал опасений, хотя исхудал и обносился. По всему видать, не собирался сбежать за легкой жизнью в автосервис.

Вернувшись в цех после чествования, Галкин вместо благодарности закрутил пыль столбом и погнал ее в атаку на кабинеты администрации, подозревая неуважение с ее стороны к своему труду. Направление оказалось верным: пыль проникла в кабинеты и улеглась на руководящие головы. В тот же час стала предметом горячего обсуждения и полемики, хотя в цехе лежала годами и возражений не вызывала у администрации.

— Откуда дым? Где-то горит, товарищи?! Вы чувствуете? — втянул пыль, зачихав, специалист по кузнечным машинам Максютин. Он зажмурился и бросил на время дышать, чтобы не получить отравления, поскольку слышал, что новейшие отделочные материалы из пластмассы выделяют газы…