Ноги

Шувалов был в команде главным тихоней. Привычка к молчанию развилась в нем давно, поговорка «клещами слова не вытянешь» прилепилась к нему с тех самых пор, когда его регулярно стыдили перед всем классом в той, обычной, старой, находившейся по месту жительства школе. Но вот временами, в игре, появлялась в его повадках какая-то особая властность, коротко, жестко командовал он, требуя мяч. Повинуясь этому внезапному металлу во вчерашнем высоком и ломком мальчишеском голосе, иные гиганты невольно исполняли приказание «щенка». И сами себе поражались. Молокосос кричал им «оставь!». И они оставляли. Да где это видано, и как такое вообще может быть?

Откуда бралась эта властность, несокрушимая уверенность в своей правоте, Шувалов и сам не знал. Но поскольку она возникала совершенно естественно, Семен и не думал замечать в себе какое-то перерождение. Он просто жил своей новой, интернатовской жизнью. Скоро двадцатку лучших должны были забрать на настоящую, взрослую базу.

Забрать-то его забрали, но, выходит, только для того, чтобы Семен испытал здесь окончательное крушение надежд и затих, как придавленная мышь, в предчувствии неминуемого конца. Сейчас Шувалову с горя захотелось закурить. Несмотря на установленный беспощадный режим, кое-кто из воспитанников втихаря курил, и Семен не был исключением: очень быстро втянувшись, он уже через неделю тяжело страдал от никотинового голода. Он спустился по лестнице и встал у запасного выхода.

— Ага, нарушаем, значит? — раздалось вдруг за его спиной.

Из-за сваленных в кучу спинок кроватей выступил Ильдар. Вместе с ним была невесть откуда взявшаяся пышногрудая деваха. Эта деваха поразила Семена своим ростом и формами. Настоящая породистая кобыла. Тяжелая рука Ильдара спокойно, по-хозяйски лежала на ее талии.

— Ну, раз закурил, так давай покурим, — лениво продолжил Ильдар. — Хорошая девушка у меня?

Шувалов кивнул.

— Нет, ты посмотри, — настаивал Ильдар и даже повернул деваху. — Ну как? Блондинка-картинка?

— Да ладно, чего ты к нему пристал, — смущенно сказала девица и ласково, с оттенком жалости, посмотрела на Семена. Она как будто извинялась за грубую прямоту, за похабную бесцеремонность своего парня.

— Что скажешь — маленький? — с гоготом спросил Ильдар. — Маленький, да удаленький. Да я не об этом — у тебя все одно на уме. Он знаешь как играет? В натуре, как Кантона. Только так нас всех укладывает. А ты, пацан, смотри и запоминай, каких девушек нужно, а главное, можно иметь.

Потерять свое место в команде Ильдар не боялся: всем было известно, что тренеры взрослой команды давно уже видели в нем идеального «волнореза» — надежную защиту, о которую разбиваются все атаки противника. В борьбе он был немилосерден, умел ставить корпус, владел хорошим длинным пасом при переходе из обороны в атаку. Ильдар давно уже считался первым кандидатом в дубль, и ему прочили взрослое будущее. Ильдару сходили с рук систематические опоздания; в раздевалке же он был лидером, кумиром, и многие парни старательно подражали даже Ильдаровой ленивой походке. А успехи на любовном фронте внушали к нему безграничное уважение.

— А ты чего такой? Как пыльным мешком ушибленный! Тебя обидел кто? Да ты сразу мне скажи — я разберусь.

— Слушай, Ильдар, ты ничего не слышал про то, что нашу школу закрывать собрались?

— Э, пацан, а ты откуда знаешь?

— Корольков сказал.

— Этот еще козел. Да, хреновы дела с нашим интернатом. По ходу, действительно закрывать собрались.

— А чего же Гарольд?

— А чего Гарольд? Его никто не спрашивал. Тут такое дело, пацан: интернат закроют, базу продадут. Мы же тут располагаемся по соседству со взрослой командой. А здесь лесная зона отдыха. Считай, заповедник, Беловежская пуща. А дом у нас роскошный, с массажными кабинетами, бассейнами-тренажерами и тэ дэ. Тут можно такой пансионат отстроить. Ну, дом отдыха, понял? Да хоть бордель с путанами. Видел, сколько здесь комнат? Так вот, в каждой комнате можно спокойно посадить по путане. А вместо поляны нашей — четыре теннисных корта. Вот, короче, слух и прошел, что хозяева наши новые хотят из этой базы элитный санаторий сделать. Ну для разных иностранцев, для козлов богатых, чтобы база наша не в убыток им была, а большие доходы приносила.

— А школа?

— На хрена им школа сдалась, без базы?

— Ну, мы можем без базы. На стадионе.

— Стадион они тоже закроют, потому что по всем международным требованиям играть на нем уже нельзя, а денег на его восстановление тоже нет. Из стадиона рынок сделают, понял?

— Какой еще рынок?

— Обычный рынок — со шмотками, китайцами, вьетнамцами. За аренду торговых площадей опять же большие деньги пойдут.

— А с нами что будет?

— Да ничего не будет. Выбросят всех на улицу, и дело с концом. Интернатскую команду распустят. Ну, возьмут, может, человек пять самых лучших в дубль, а остальных по заштатным командам распихают. Да ты не ссы, пацан, тебе-то чего волноваться? Ты без работы не останешься. Нет, конечно, все может быть. Да ты чего так напрягся? Ты делай свое дело и ни о чем не думай. Вся наша судьба на небесах расписана и заранее известна. Что будет, то и будет.

— Не могу я без этого… не могу без игры.

— А ты и не моги. Ты не моги, и она, так случится, не сможет без тебя. Понял?

12. Там и тогда

Архангельское

Август 1996

Из зеркала глянуло на Семена недовольное, заспанное лицо, с угрюмо сдвинутыми бровями — он их не сдвигал, они сдвигались сами. На зубную щетку с разлохмаченной щетиной Шувалов выдавил белую жирную гусеницу из полупустого тюбика с пастой, потом сунул щетку за щеку и начал механически массировать десны.

За спиной же его тем временем началось какое-то торопливое приготовление, замелькали какие-то темные фигуры. В зеркале, заляпанном пастой, различил он за своим плечом глумливую физиономию Королькова.

С ним были Аристов, Кузьмичев и Самодин. В дверях же Семен рассмотрел долговязого горбоносого Феликса Глухова, который упирался мощной ручищей в косяк и настороженно выглядывал в коридор. Весь интернат уже должен был отходить ко сну, и за окнами, по нижней половине закрашенными, ничего не было видно. Лишь чернильная темень и отражения тех, кто внутри.

— Вы чего? — изумленно спросил Семен, обернувшись к ним и отступая.

— Мы-то? — ответил ему Корольков, как-то скрыто ухмыляясь. — Мы-то ничего. Мы с тобой, Шувалов, просто поговорить хотели. Ты чего так напрягся?

— Ничего.

— Не скажи, не скажи. Мы же видим. Раз напрягся, значит, есть тебе чего опасаться.

— А чего вы со спины заходите? Так любой бы напрягся.

— Не любой, Шувалок, не любой. У какого человека совесть чиста, так тот, я так думаю, не напрягся бы. Базар к тебе есть.

— Что за базар?

— А то ты не знаешь.

— Не знаю, — ответил с вызовом Семен.

— Ну, придется тогда тебе объяснить, — с издевательской медлительностью проговорил Корольков. — У нас в интернате, по последним проверенным данным, крыса завелась. У Аристова, все знают, «Сонька» пропала, так? Серебристый плеер новый, который мы все у Аристова видели и который он нам послушать давал. Так увели у Аристова плеер. Не иначе как в прошлый четверг, как раз во время обеда. Витек его хватился, когда после обеда в тумбочку полез. А до этого три недели назад у Самодина такая же, только черная, «Сонька» пропала.

Про пропажу «плееров» Семен, разумеется, знал. Пропали бесследно, с концами, и все до сих пор не знали, на кого и подумать.

— Так вот, значит, в тот день, — продолжал Корольков с медлительным нажимом, — когда ты, Шувалов, помнишь, в холле сидел и «Ювентус» — «Милан» свой досматривал, в то время как мы уже на обед пошли.

Я еще удивился, потому что это вроде как повтор был, а игру ты еще день назад с нами вместе по ящику смотрел. И какого тебе хрена, спрашивается, понадобилось смотреть то же самое по второму разу? Вот и я не знаю… Так вот, если проверить, все остальные пацаны в ту самую минуту за столами были — все до единого, кроме тебя. Да еще Павлюченко, но к Павлюченке в тот день мать приехала, и они у ворот в это время тетешкались. Совпадение, скажешь? Ну да, совпадение. Только вот откуда у тебя всего лишь через день деньги взялись? Причем целая сотка. На которую ты пацанов мороженым и пивом угощал. Бескорыстная щедрость типа, да?