Страница 58 из 64
Данилюк был в форме, Шацкий — без. Внутрь крытого рынка не пошли, стали шерстить открытые лотки. Данилюк шел впереди и, не спрашивая разрешения, сыпал в сумку, которую нес Шацкий, все, что приглянется. Кавказцы молчали. К такому произволу стражей порядка их давно приучили. На полпути Данилюк поотстал, заболтался с приглянувшейся девкой. Шацкий ушел вперед, по инерции продолжая поборы продавцов. В дверях из крытого рынка появился бугай — землячок, присматривающий за порядком на рынке. Увидев Шацкого, не разобрался, что к чему, подошел и грубо схватил сзади за шею. Затем поволок к выходу, отобрав сумку. Начальник ипподромной милиции не успел и пикнуть. Бугай подвел его к лестнице и со всей силы пинком толкнул вниз. Майор милиции отлетел, пересчитывая ступеньки, внизу ноги у него заплелись, и он со всего маху врезался головой в деревянные ящики. В этот момент вспомнил о своем начальнике Данилюк. Он подбежал к кавказцу, вытащил из кобуры пистолет, сдернул с предохранителя и крикнул, зверея:
— На колени, сука! Ты знаешь, кого ударил? Это офицер МВД. На власть хвост поднимаешь?
Перепуганный до смерти бугай упал на колени и что-то по-своему забормотал, глядя на лейтенанта собачьим взглядом. Подошел Шацкий, сплюнул кровь и изо всех сил ударил ногой кавказца по ребрам. Данилюк сунул в руку ему пистолет:
— Пристрели эту падлу. В целях самозащиты. Пусть эти черножопые видят. В другой раз неповадно будет поднимать хвост на власть.
Шацкий несколько секунд подумал, подошел и выстрелил в лоб кавказцу.
Это стало последней каплей. Соплеменники охранника загыркали наперебой, набежали со всех сторон и навалились оравой. Грянул выстрел, следом еще… Толпа разбежалась. На асфальте остались лишь два неподвижно лежащих милиционера. Когда приехала машина «Скорой помощи», оба скончались.
ОСЕЧКА В ОВИРЕ
Мысленно Михалкин уже был в Европе. Маршрут турне он наметил давно, выбрав те ипподромы, где ему не откажут в заявке и где он мог хотя бы два раза в неделю рассчитывать на платное место. Такие ипподромы в Европе были. Деньги пусть небольшие за третье-четвертое место в рядовом заезде, но хватит, чтобы дождаться большой удачи — победы в каком-нибудь престижном интернациональном призе. Не терпелось поскорее получить заграничный паспорт. Михалкин торопил время.
Два дня спустя после победы Рутис Дэзи его неожиданно пригласили срочно приехать в ОВИР. В кабинете, кроме прежней женщины, принимавшей у него документы, сидела еще одна, постарше и посимпатичнее, в гражданской одежде.
— У моей коллеги есть к вам вопросы. Я оставлю вас ненадолго, — объяснила хозяйка кабинета и вышла.
— Ольховцева Наталья Евгеньевна, следователь по особо важным делам.
Михалкин никак не выразил удивления.
— Госпошлина уплачена намного раньше, чем написано заявление о намерении выехать за границу. Чем это вызвано?
— Изменились обстоятельства и цель поездки. Старое заявление пришлось выбросить.
— Давно изменились?
— Сравнительно недавно. После покупки лошади. Точней — после подписания договора на покупку. А в чем, собственно, дело?
— В отделе кадров ипподрома мне сказали, что вы собирались за рубеж значительно раньше, заверили заявление и тогда же, видимо, уплатили госпошлину. Причем, как мне стало известно, поездка планировалась значительно раньше того срока, который отводится ОВИРом на оформление документов. Как вы собирались решить эту проблему?
— Это мое личное дело, и я не хотел бы распространяться на эту тему.
— Не хотите причинять кому-то неприятности?
— Вот именно.
— Полагаю, ему нельзя уже их причинить. Он мертв.
— Если вам все известно, зачем тогда эти вопросы?
— Дело намного серьезней, чем, видимо, вы себе представляете. Вы собирались в командировку вместе с Кривцовым Игорем Николаевичем. Эту справку мне тоже дали в вашем отделе кадров.
— Да. Эту проблему должен был решить он.
— Значит, первое заявление и все остальные документы вы должны были передать ему?
— Да.
— И передали?
Михалкин лихорадочно соображал, не зная, что ответить. Дата, указанная в квитанции госпошлины, была той же, что и день смерти Кривцова. Он вспотел от волнения. Будто магнитом притягивал его взгляд комнатный цветок в горшке, стоящий на подоконнике. На листья цветка были прикреплены крохотные пластины из фольги, от которых отходили проводки, тянувшиеся к миниатюрному прибору, похожему на электроизмерительный. Что-то непонятное угнетало Михалкина. Такое ощущение, будто кто-то читает его мысли.
Ольховцева повторила вопрос:
— И передали?
— Какое это имеет значение?
— Пожалуйста, ответьте мне. Это не праздное любопытство.
— Вы что, допрашиваете меня?
— Пока нет. Просто беседую. И все-таки вы отдали ему документы?
— Нет. Не успел.
— Как вы должны были это сделать?
— Он собирался мне позвонить.
— И сообщить, куда подвезти?
— Да.
— Позвонил?
— Нет.
— Неправда. Он позвонил вам и пригласил приехать к нему домой. Ведь так?
— Нет.
— Тогда почему на фотографиях и остальных ваших документах отпечатки его пальцев?
— Он просматривал их раньше, до уплаты пошлины.
— Допустим. Но почему именно в тот день вы решили внести госпошлину и именно в ту сберкассу, которая возле его дома?
— Откуда я знаю? Так получилось.
— Вы раньше бывали в квартире Кривцовых?
— Ни раньше, ни позже. Я никогда не бывал у него дома. Мы с ним в разных весовых категориях. Он — начальник. Я — никто.
— Опять неправда. На полированной крышке стола обнаружены отпечатки трех ваших пальцев. Прочтите. Вот заключение экспертов.
Доказательств причастности Михалкина к убийству Кривцова у Ольховцевой было достаточно, чтобы предъявить ему обвинение, но она не спешила этого делать. Многое еще оставалось неясным.
— Итак, вы по-прежнему утверждаете, что не были в квартире Кривцова в день его смерти? Решайте. Или вы сейчас рассказываете все, как было, или я предъявляю вам обвинение в убийстве и начинаю дознание по всей форме, с содержанием вас в изоляторе предварительного заключения.
— Я не убивал Кривцова.
— Значит, вы не отрицаете, что в день его убийства были в квартире? В котором часу он назначил вам встречу?
— Я должен был приехать к нему в три часа дня, но опоздал примерно на сорок минут.
— Кривцов был один?
— Вдвоем, с незнакомым мне человеком.
— Опишите, как он выглядел.
— Ничего примечательного.
— Может быть, какие-нибудь особые приметы? Родимые пятна, шрамы, татуировки?
— На запястье правой руки я заметил серповидный шрам, примерно два сантиметра длиной.
— Что было дальше?
— Игорь Николаевич предложил мне снять куртку, бегло просмотрел бумаги и пригласил к столу. Мы выпили втроем, закусили. И вдруг Игорю Николаевичу стало плохо. Я хотел вызвать «Скорую», но гость Кривцова меня успокоил, сказав, что такое бывает с ним часто. Вдвоем мы перенесли Игоря Николаевича на диван. Он порывисто дышал и был очень бледен. То, что произошло потом, похоже на фильм Хичкока. «Или ты сейчас делаешь то, что я тебе скажу, или здесь будут два трупа». Я очумел. Передо мной стоял гость Кривцова, направив на меня пистолет с глушителем. Помедлив несколько секунд, он в подтверждение своих слов выстрелил в ковер у меня за спиной. Пуля просвистела возле виска. Понимаю, все это выглядит бредом, но я клянусь вам, все это — сущая правда.
— Продолжайте, продолжайте. Я вас внимательно слушаю.
— Ну, в общем, подняли мы Игоря Николаевича на подоконник, поставили, и тот тип накинул ему на шею петлю. Я плохо соображал в этот момент. Все плыло перед глазами. Привалив на меня Игоря Николаевича, он вдруг что-то вспомнил, спрыгнул с подоконника и вышел из комнаты. Вернулся через минуту с… фотоаппаратом. Навел на меня и щелкнул. От вспышки я невольно дернулся, не удержал Игоря Николаевича, и он упал, повиснув в петле.