Страница 32 из 64
Раскручивая аферу, Ольховцева то и дело ловила себя на мысли, что пытается вспомнить, в связи с чем «Фазотрон» уже когда-то фигурировал в криминальной хронике. Наконец ей удалось отыскать в центральном архиве дело более чем десятилетней давности о неумышленных тяжких телесных повреждениях, полученных на работе сотрудником этого научно-исследовательского института. Как следовало из материалов дела, он, проходя мимо промышленной установки, посмотрел на нее в тот момент, когда оператор, не подозревая, что кто-то находится в опасной зоне, включил генератор импульсов ультразвука. Бедняге выбило глаз. От установки он находился на расстоянии немногим меньше девяти метров.
МЕРТВАЯ ХВАТКА
О смерти туфтового рэкетира начальник ипподромной милиции Шацкий узнал из оперативной сводки. Поехал в морг взглянуть на труп. Увидев одежду, жалкие вещи, обнаруженные в карманах, он вдруг отчетливо понял, как глубоко заблуждался, подозревая покойного в убийстве Кривцова. Об этом красноречивее всего говорил внешний вид покойника и особенно запах, исходивший от него, запах подвалов, вокзальных залов ожидания, свойственный всем бездомным бродягам и нищим. Не мог этот человек совершить такое хитроумное убийство. Птица не того полета. Но Шацкого уже захватил азарт охоты. Поэтому он не отказался от намерения продолжить неофициальное расследование, но не затем, чтобы найти и покарать убийцу, а с единственной целью прижать Антонину к стенке и добиться благосклонности богатенькой вдовы. Теперь он уже не сомневался в том, что убийство Кривцова — дело рук кого-то из ее любовников. Его — за решетку, а ее, как соучастницу преступления, — в койку с половиной банковского счета Игоря. Он не обидится. Ему теперь все до фени. А любовника вычислить будет несложно. Через алиби, психологию, доступ к алкалоидным ядам. Следов взлома на входной двери нет, нет следов насилия на теле покойного. Значит, кто-то его впустил. Или сам открыл, имея ключи. Вот и весь ребус. Мужик — не иголка, его в сене не спрячешь. Доказательства будут. Не проблема. Не признается по-хорошему — придется заставить.
Разговор с Луневым состоялся в пятницу, а в воскресенье Антонина поехала на ипподром. Что толку паниковать? Если убежать от бандита не удастся, то хоть согреется. Решила крупно поставить на Михалкина в Главном призе. В директорскую ложу она не пошла, а предпочла смешаться с толпой и следить за событиями с последнего яруса трибун, с высоты птичьего полета.
Необычно голубое для этой поры небо прибавило праздничности ипподрому. На проминочных дорожках крутили карусель наездники, надевшие по случаю Больших призов парадные камзолы и пересевшие в облегченные качалки, не уступающие по красоте линий запряженным в них рысакам. Праздник ощущался и в самой атмосфере ипподрома, наэлектризованной ожиданием волнующего зрелища. Приглушенно пульсирующий гомон трибун напоминал шум морского прибоя и по мере приближения главного заезда нарастал, делался рваным и нервозным. Пагубная страсть многих тысяч ипподромных игроков, взвинченных ожиданием больших денег, прорывалась то там, то здесь истеричными, истошными воплями.
С последнего яруса прекрасно просматривались круг и задворки ипподрома — производственные строения. Возле выезда на дорожки, как всегда, толпился ипподромный народ: конюхи, разнорабочие, ветеринарные врачи… Среди них толкались «жучки», выспрашивающие верную лошадь. Особняком, с другой стороны выезда, стояла группа молодых людей с характерной внешностью нынешних хозяев жизни. Тут же, на скамейке, скучал в одиночестве ипподромный босс и от нечего делать листал программку.
Все это Антонина великолепно видела в полевой бинокль, взятый специально, чтобы выяснить, какие люди вьются возле Лунева. Она обшарила все закоулки. Его нигде не было.
Несмотря на темные очки, ее узнали знакомые мужа. Трое подошли выразить соболезнование. Один из них предостерег:
— Кажется, за вами следят. Женщина в бежевом берете. Полной уверенности нет, но, по-моему, я не ошибаюсь.
Антонина решила проверить. Спустилась в кассовый зал. В буфете купила шоколадный батончик. Пуховый бежевый берет шел за ней по пятам.
«Ты хотела его обхитрить, а сама давно уже на крючке. Сейчас очень пригодился бы Рогалев. Все они — сволочи. Когда нужно, никого рядом нет. Только о себе думают».
Главный приз разыгрывался в пятом заезде. Когда дали старт четвертому и возле окошек касс никого не осталось, она сделала крупную ставку на лошадь Михалкина в наиболее денежных разрядах и, не привлекая к себе внимания, вернулась под козырек трибун.
О внезапном недомогании лучшей лошади основного своего соперника Михалкин догадался по суете, начавшейся со вчерашнего вечера в смежном тренотделении. Тонька рассказала ему о своем условии Луневу. Он тут же все понял. Как человек бывалый и достаточно осторожный, он ни словом не обмолвился о догадке и повел себя так, словно ничего не случилось. Азартный игрок, он тем не менее ни рубля не поставил на свою победу, хотя мог наварить хорошие деньги. Шут с ними, с деньгами. Жизнь дороже. Беготня в конюшне соседа продолжалась до сегодняшнего утра и чем закончилась, он не знал, но если в ход пошел препарат, названный Тонькой, то «приговор обжалованию не подлежит».
На электронном табло перед трибунами отражалась игра в тотализаторе. Играли в основном Пашину лошадь. Михалкин котировался на четвертое место — именно то, что требовалось для больших денег. Антонина то и дело поглядывала на часы и торопила время. Неожиданно она увидела Рогалева. Он стоял, прислонившись спиной к балюстраде, и рыскал взглядом по трибунам.
«Легок на помине. Подойти или нет? Пуховый берет куда-то исчез. Может быть, это и не слежка вовсе. Пока повременю. Но не надо терять его из виду на всякий случай. Интересно, где он все это время пропадал?»
Рогалева освободили по амнистии. Три дня он отъедался, пытаясь вернуть себе прежний вид крутого плейбоя, но, не дождавшись желаемого результата, позвонил Тоньке. Дома ее не оказалось, и он отправился на ипподром.
Судья-информатор объявил: «Лошадей к старту».
Участники заезда, выстраиваясь в две цепочки, потянулись к исходной позиции.
Игроки кинулись к перилам и возбужденно загудели, поедая воспаленными глазами наездников, не упуская ни одного их движения, выискивая в поведении каждого какой-то многозначительный знак.
Стартовая машина раскинула крылья во всю ширину дорожки и, набирая скорость, понеслась, открывая простор стартующим.
— Чего это Паша так вяло принял старт?
— А зачем ему пупок рвать? Его лошади все равно здесь нет равных.
— Смотри, смотри. Его обходят все кому не лень.
— Погоди ноги драть… Это — тактика, дурья башка. Борьба только начинается.
— А по-моему, все — мимо денег.
Михалкин, стартовавший под третьим номером, встал за лидером и поехал в удобную для себя резвость. Сбоку его подстраховывал первый помощник, не давая соперникам зажать бригадира «в коробочку».
Трибуны заволновались. Позади осталась первая четверть дистанции, а фаворит тащился в хвосте кавалькады, не делая даже попыток вмешаться в борьбу за приз. Ипподромный босс встал со скамейки и подошел к бровке, поближе к призовой дорожке.
Никто здесь не знал его имени-отчества, за глаза звали Устрицей.
На трибунах поднялся гвалт. Игроки, всерьез обеспокоенные пассивной ездой главного фаворита, никак не могли понять, что происходит.
— Паша, сволочь, что ты делаешь со своей лошадью?
— Не держи ее! Отпусти вожжи!
Прошли половину дистанции — та же картина. Паша безнадежно отстал от лидеров, но держался в основной группе, имитируя отчаянный посыл.
Михалкин уже не сомневался в победе. Ехал, не напрягая лошадь, приберегая силы на финиш, но уже видел — борьбы не будет: его рысак превосходит на голову остальных. Он ликовал: «Неужели действительно Луневу удалось сковырнуть Устрицу? На подходе у меня Рутис Дэзи. Через год ей не будет здесь равных. Глядишь, пойдет классный товар, поступления из-за границы. Эх, и житуха начнется».