Аркан для букмекера

К примеру, вору нельзя работать в жилой зоне, но именно там наиболее удобные и выгодные должности: в столовой, клубе, библиотеке, санчасти и прочее в том же духе. Нельзя торговать наркотиками, а в лагерях это — золотое дно. Но если к соблюдению ворами этих подлянок лагерная администрация относится спокойно, то к табу работать в запретной зоне проявляет крайнюю нетерпимость.

Во все времена заключенные сами себя огораживали забором, опутывали колючей проволокой, содержали в надлежащем порядке предупредительную полосу: летом вскапывали и рыхлили землю, зимой очищали от снега. Ворам это делать категорически нельзя. А соблазн заставить у лагерного начальства велик и средства принуждения безграничны. Причем у каждого кума — старшего оперуполномоченного — свои излюбленные методы. Так сказать, фирменное блюдо.

Где-то упрямцев травят специально натасканными собаками, где-то — озверевшими от безделья охранниками. Кто-то морит их стужей или жарой, голодом, жаждой, непосильной работой, бессрочным содержанием в карцере с регулярным избиением до потери пульса. И везде толкают на преступление, вынуждая выйти из себя, взорваться, а добившись этого, судят и добавляют срок. В ход идут любые подручные средства: от словесных оскорблений до организации побегов. Поизмывавшись над вором в полное удовольствие, его отправляют в другое место с более строгим режимом, и мытарства начинаются по новому кругу. И так до упора: до лагерного погоста или освобождения. Сейчас проще, сейчас можно купить почти каждого начальника лагеря, а в годы молодости Филина лагерное начальство побаивалось идти на контакты с заключенными, хотя и тогда не упускало своей выгоды.

В глуши, в отдаленных от цивилизации лагерях нередко под видом воров запускали в мужицкие зоны так называемых ссученных, бывших воровских авторитетов, работающих на администрацию. Они начинали грабить, мордовать — одним словом, беспредельничать, подрывая авторитет воров. Ибо только воры могли сплотить основную массу заключенных и организовать их на массовый протест против произвола лагерного начальства. Были другие варианты по размыванию воровской сплоченности, например, такие, как неоправданное лишение воровского звания на основании ложного обвинения через подброшенную кумом дезинформацию. Все это еще как-то оправдывалось идеологической целью, но чаще под это маскировались самые низменные, меркантильные интересы: экспроприация воровских общаковых денег, провоцирование беспорядков в местах заключения с целью выявить и убрать из зоны всех недовольных жульничеством лагерного начальства, заставляющего зеков работать за пайку и лагерную одежду, а остальные заработанные заключенными деньги присваивались в доле с работодателями.

Подобная практика широко применялась не только в лагерях одного управления, но и за его пределами с помощью тех же действующих лиц — матерых уголовников, некогда гремевших в воровском мире, пока их не доставали воры и не замуровывали где-нибудь в опалубке бетонной сваи или под шпалами строящейся железнодорожной ветки.

Борьба за чистоту рядов в воровском мире России продиктована жизненной необходимостью. Теряя авторитет, воры теряют власть в преступном мире, а это уже чревато огромными материальными потерями. Поэтому оперативность информации и ее достоверность в условиях протяженности территории и отдаленности большинства мест заключения от коммуникационных потоков приобретает неоценимое значение.

Беспроволочный телеграф в уголовном мире России всегда работал без нареканий. Но это было бы невозможно без ходячих банков данных, статистических гениев из числа воров с феноменальной памятью и незаурядными умственными способностями. Они хранят колоссальное количество информации из жизни воровского мира: помнят все скандальные эпизоды, междоусобные конфликты, клички и имена их участников, решения сходок и многое другое, на чем покоится столь долговечная незыблемость воровской идеи. И в числе таких людей был Филин.

Четыре ходки он катил вором, выражаясь воровским жаргоном, канал в полный рост. Изъездил полстраны. Отбывал срок в БУРах и закрытых тюрьмах, на штрафниках и в лагерях особо строгого режима. Валил лес, возводил стройки коммунизма, мерз в карьерах и рудниках, долбил мерзлоту за полярным кругом.

Капитала не сколотил, подорвал здоровье, но сохранил умение радоваться жизни и воспринимать ее как великое благо, дарованное свыше.

Когда Филину стукнуло сорок пять, он завязал с воровством. На завод не пошел, а стал промышлять игрой в карты. Не зарывать же в землю такой талант.

Он предпочитал коммерческие игры, в которых требовались хорошие умственные способности, знание психологии, умение владеть собой и многие другие качества, присущие незаурядным людям. Во Владимирской крытой тюрьме в руки ему случайно попал учебник для вузов «Теория вероятностей». Сначала он, конечно, там ничего не понял, но, прочитав в предисловии, что своим возникновением теория обязана страсти Лейбница к азартным играм, занялся ее глубоким изучением. Пришлось самостоятельно проштудировать основы высшей математики, благо что времени для этого у него было достаточно — три года крытой тюрьмы. Попутно изучал и другие теории математического анализа, имеющие отношение к случайным числам.

Играл в терц, подкидного дурака, покер. Попав как-то на чемпионат по бриджу, обыграл в подкидного Анатолия Карпова и калмыцкого президента Илюмжинова, который в подкидного был сильнее Карпова. Ну а самыми удобными соперниками в картежных играх Филин считал знаменитостей из мира искусства, переносивших свой успех и на карточные столы, что было их глубочайшим заблуждением.

Играл Филин обычно в казино, реже — в номерах гостиниц. Как правило, избегал случайных партнеров и имел безукоризненную репутацию.

Несколько дней назад в казино «Козырной марьяж» на Якиманке неожиданно встретил Шнобеля. Он постарел, стал солидней и респектабельней, но остался прежним шутником и подковырщиком.

— Вот это встреча! Давно ничего о тебе не слышал. И вдруг здрасьте-подвинься. Филин — собственной персоной. Прикинут, как денди. Ухожен. Выхолен. Не иначе — депутат Государственной Думы.

— Так уж и вдруг? Специально небось искал? Выкладывай, что у тебя.

— Разбежался. Поедем отсюда. Здесь шумновато. Посидим, вспомним общих знакомых, а заодно и о делах поговорим.

Квартиру Лидии Михайловны Градолюбовой Филин считал своим основным домом. В юридическом браке они не состояли, хотя их фактический брак был значительно крепче. Лидия Градолюбова — дочь известного спортсмена — знала Володю Синебродова еще мальчишкой. Когда его посадили, она вышла замуж, но вскоре развелась и, встретив после освобождения, сошлась с ним и осталась верна на всю жизнь. Их альянс выглядел довольно странно: она — журналист в популярном журнале, он — авторитет криминального мира. Однако странным их брак представлялся лишь тем, кто не знал их близко. Этих людей связывала любовь, не показная с сюсюканьем и прилюдными изъявлениями нежности, а настоящая — с готовностью к самоотречению, телепатией и сопереживанием к боли любимого человека.

Но у Филина была и собственная квартира в хорошем доме на Бережковской набережной. Там он бывал редко, когда накатывала тоска или нужно было встретиться с кем-то из старых знакомых без посторонних глаз и ушей. Туда он и повез Шнобеля.

— Богато живешь, портками окна занавешиваешь, — сказал Шнобель, с любопытством разглядывая рациональный интерьер. В квартире было чисто, уютно, ничего лишнего. Единственное, что несколько удивило его, это — добротная входная дверь, по прочности не уступающая банковской. И хотя больших ценностей в квартире не было, Филин постарался, чтобы какой-нибудь хмырь не наведался к нему по ошибке. А все остальное как в тысячах других домов, без претензий на оригинальность и изысканность вкуса.

— Раздевайся. Вот ванная. Сортир. Тапочки. Чувствуй себя, как дома.

— Как скажешь. Остановился на одной хате в Марьиной роще. Но уж больно шебутная компания. Ты не волнуйся. Я ненадолго. Дня через два смотаюсь.