Страница 10 из 15
«Новости дня»:
ОДЕССА. «Сегодня, в 9 ч. утра, на Николаевском бульваре произведено покушение на жизнь одесского градоначальника Нейдгарта, осматривавшим совместно с находящимся в Одессе флигель-адъютантом кн. Оболенским некоторые сооружения на бульваре, близ памятника Пушкина. В это время показался неизвестный молодой человек в синей блузе, лет 19, и в шагах шести произвел выстрел в градоначальника. Пуля пролетела мимо, с левой стороны, не причинив никакого вреда. Злоумышленник упорно отказывается назвать себя».
МОСКВА. «На днях М. Горьким была прочитана в товарищеском кружке новая пьеса его «Дачники». Пьеса рисует жизнь кружка интеллигентов, живущих на даче вблизи города. Обрисован ряд лиц, ноющих и стонущих по поводу житейских неурядиц личного и общественного характера. Сюжета в собственном смысле слова в пьесе нет».
БЕРЛИН. «Как сообщают в Localanzeiger из Токио, власти все еще хранят молчание о событиях под Порт-Артуром, но здесь много говорят о страшном кровопролитии. Только что прибывший офицер осадной армии определяет потери ее в 30 000 человек убитыми и ранеными».
ПЕТЕРБУРГ. «Как сообщает «Кронштадский вестник», на днях в Петербурге арестован третий японский шпион»[4].
МОСКВА. «Софьи, Веры, Надежды и Любови сегодня именинницы. С ангелом! Нет почти дома, где не было бы именинницы, и уж решительно нет человека, который не пировал бы в этот день у одной из Сонечек, Верочек, Наденек или Любочек. А сколько будет куплено, презентовано и скушано конфект и тортов! Сколько цветов!»
Начало странствий
Кучка мешочников, томившихся в ожидании пригородного поезда в чахлом скверике у здания Бердичевского вокзала, следила с интересом за остановившейся возле центрального входа запыленной коляской. Отворилась дверца, по ступеньке сошел безукоризненно одетый молодой господин в серой паре, подавший руку девушке в соломенной шляпке, которая тут же раскрыла над головой цветной зонтик.
— Не местные, — промолвил кто-то. — Издалека едут.
— Похоже.
— Дачники небось к морю навострились.
— А можа в Киев.
— Кто их знает…
Прибывшие, рассчитавшись с извозчиком, проследовали в сопровождении дюжего носильщика с поклажей на плечах к входным дверям, миновали зал ожидания с рядами казенных скамеек, вышли на заполненный людьми перрон.
Курьерский поезд Бердичев — Одесса уже стоял у дебаркадера, возле вагонов второго и третьего класса кондуктора осаживали, крича и бранясь, рвавшихся к дверям пассажиров с мешками и баулами, за посадкой наблюдал с каменным выражением лица стоявший под колоколом седоусый начальник станции в форменной фуражке.
— За мной пожалуйте, — обернулся к стиснутым толпой нанимателям носильщик. — Дикий народ, что с них возьмешь… Дорогу! — закричал, расталкивая стоявших на пути. — Расступись!..
Пройдя мимо зеленых и светло-вишневых вагонов, молодая чета остановилась у спального красавца на колесах ослепительно-синего цвета с занавесями на окнах. Вокруг не было ни души, отдувался в двух шагах белым паром пузатый паровоз с закопченной трубой.
— Милости просим! — бегло взглянул на билеты кондуктор в очках. — Четвертое купе, дверь отперта.
Пассажиры прошли в тамбур, подождали недолго в проходе у окна, пока носильщик размещал на полках поклажу.
— Возьми, любезный, — протянул ему зеленую трехрублевку молодой господин.
— Премного благодарен, — поклонился тот. — Счастливой дороги.
Спина носильщика еще маячила в тамбуре, а девушка уже была в объятиях спутника.
— Едем, Фейга! А! Первым классом! Ты паровоз хоть раз видала?
— Что вы? Откуда? Боязно как-то… Пустите, Витя, платье помнется!
Пассажиры вошли в купе красного дерева с бархатным ковром на полу, присели на мягкие диванчики. Озирались по сторонам, улыбались друг дружке. Конец страхам и переживаниям, впереди Одесса, море, удивительная жизнь!
Прозвенел за стенкой вокзальный колокол, следом — по-разбойному, во всю мощь луженой глотки — гудок паровоза. Лязгнуло чем-то железным под полом, состав подался назад, замер на мгновенье, медленно покатил вдоль перрона.
Девушка, поднявшись, отодвинула штору.
За окном проплыло здание вокзала с пристанционными строениями, водокачка. Поезд набирал ход, вагон уютно покачивало, кружили, исчезая из вида, домики предместья, перелески, поля.
— Не верится. Сон какой-то, Витя…
— Дай ущипну, — хохотнул тот. — Враз поверишь!
Постучали осторожно в дверь.
— Простите, господа!
Обер-кондуктор. Черная форма, сумка через плечо, медный свисток на груди.
— Добрый день! Билетики попрошу.
Прощелкнул компостером один билет, другой…
— Документ позвольте!
— Вот, — протянул зеленоватую книжицу с гербом пассажир. — «Вид на жительство», на один год. Сестра гимназистка, несовершеннолетняя.
— Ясно… — обер-кондуктор поднес к глазам документ. — Таммо Зельман, — прочел вслух. — Мещанин, уроженец села Ганчешты Кишиневского уезда. Вероисповедание православное… Похвально, похвально! Кем изволите служить?
— Служу в имении их сиятельства Григория Ивановича Манук-бея. Помогаю управляющему, веду делопроизводство.
— Похвально, юноша. В столь юном возрасте… — Обер-кондуктор вернул паспорт, попятился к двери. — Счастливого пути, господа!
— «Господа!» — передразнил пассажир купе. — Дай срок, покончим с господами. Трудовой народ будет ездить первым классом. Бесплатно!
Повернул защелку замка на двери, стянул с плеч щегольской пиджак, забросил наверх.
— А богатые, Витя? — улыбнулась спутница.
— Что богатые?
— Богатым что делать?
— Пешком пущай ходят.
Девушка прыснула со смеху.
— Чего ты? Чего развеселилась?
— Мадам Рубинчик представила. Идет за нами пешком по шпалам.
— А чо? Нормально! Жир по крайней мере растрясет.
Мужчина скинул ботинки, растянулся на диванчике.
— Иди ко мне. Соскучился…
«Е-дем с Ви-тей»… «е-дем с Ви-тей»… — стучат колеса под полом.
В купе полумрак, светит подслеповато под потолком желто-молочный плафон. Она лежит с открытыми глазами, отвернувшись к стенке, не может уснуть. Теснятся, бегут чередой мысли. Столько всего навалилось за последние недели — рассказать, не поверят. Она гулящая, убежала с мужчиной, все ему позволяет. Такая ведь малость ее тело, а как радует Витю. Как он светится весь от счастья, какие говорит слова, как дивно ублажает.
Она вернулась тогда из ореховой рощи точно в бреду. Саднило в складках писи, изнанка панталончиков была в крови. Сидела нагишом на кровати, разглядывала себя. «Что теперь будет? — стучало в висках. — Как жить?»
Не сомневалась: больше его не увидит. Не устояла, поверила. А он с ней поступил как охотник из любимой маминой песни:
Видела себя умирающей, дома, в кругу семьи. Ему каким-то образом сообщили, он скачет на извозчике, чтобы проститься — поздно: ее несут в гробу на кладбище, он рыдает в одиночестве над ее могилой, усыпанной цветами, молит о прощении.
Текли ручьем слезы — она их не замечала. «Навеки убита вся жизнь молодая, — звучал мамин голос. — Нет жизни, нет веры, нет счастья, нет сил»…
Он появился через неделю, рано утром. Она только что встала, умылась из рукомойника, сидела в ночной рубашечке на койке, расчесывала волосы.
Стукнули украдкой в оконное стекло — раз, другой. Вскочив, она отвернула щеколду, раздвинула створки.
Виктор! Непохожий на себя, в домотканой рубахе, мятом картузе.
— Ты одна? — озирался по сторонам. — Дверь закрой!
4
http://starosti.ru/gazet_moslist.php