Озноб

лишь след, оставленный подковой.

АПРЕЛЬ

Вот девочки — им хочется любви.

Вот мальчики — им хочется в походы.

В апреле изменения погоды

объединяют всех людей с людьми.

О новый месяц, новый государь,

так ищешь ты к себе расположенья,

так ты бываешь щедр на одолженья,

к амнистиям склоняя календарь.

Да, выручишь ты реки из оков,

приблизишь ты любое отдаленье,

безумному даруешь просветленье

и исцелишь недуги стариков.

Лишь мне твоей пощады не дано.

Нет алчности просить тебя об этом.

Ты спрашиваешь — медлю я с ответом

и свет гашу, и в комнате темно.

ЦВЕТЫ

Цветы росли в оранжерее.

Их охраняли потолки.

Их корни сытые жирели

и были лепестки тонки.

Им подсыпали горький калий

и множество других солей,

чтоб глаз анютин желто-карий

смотрел круглей и веселей.

Цветы росли в оранжерее.

Им дали света и земли

не потому, что их жалели

или надолго берегли.

Их дарят празднично на память,

но мне — мне страшно их судьбы,

ведь никогда им так не пахнуть,

как это делают сады.

Им на губах не оставаться,

им не раскачивать шмеля,

им никогда не догадаться,

что значит мокрая земля.

Мы расстаемся — и одновремённо…

Мы расстаемся — и одновременно

овладевает миром перемена,

и страсть к измене так в нем велика,

что берегами брезгает река,

охладевают к небу облака,

кивает правой левая рука

и ей надменно говорит: — Пока!

Апрель уже не предвещает мая,

да, мая не видать нам никогда,

и распадается иван-да-марья.

О, желтого и синего вражда!

Свои растенья вытравляет лето,

долготы отстранились от широт,

и белого не существует цвета -

остались семь его цветных сирот.

Все храмы подвергаются разрухе,

гуляет над кладбищами разбой

и тянет руки, — по вине разлуки

меня с тобой, о Господи, с тобой.

БАРС

Охотники ловили барса

на берегу Нарын-реки.

Он не рычал — он улыбался,

когда показывал клыки.

Его охота потешала,

но первым признаком беды

был запах -

всюду по Тянь-Шаню

противно пахли их следы.

Но люди землю подкопали.

Они добились своего.

Он сильный был,

но про капканы

еще не знал он ничего.

Он понял.

Он поддался гордо,

когда вязал его казах,

и было сумрачно и горько

в его оранжевых глазах.

Он за людьми следил ощерясь.

Они будили в нем тоску.

В нем полыхали гнев и щедрость,

и хвост метался по песку.

Он поселился в зоопарке,

где много мяса и воды.

Они, заманчивые, пахли,

но долго он не брал еды.

Его лелеют там усердно.

Он покорился.

Он лежит.

И только видно, как у сердца

пятнистый мех его дрожит.

СВЕТОФОРЫ

Светофоры. И я перед ними

становлюсь, отступаю назад.

Светофор. Это странное имя.

Светофор. Святослав. Светозар.

Светофоры добры, как славяне.

Мне в лицо устремляют огни

и огнями, как будто словами,

умоляют: «Постой, не гони».

Благодарна я им за смещенье

этих двух разноцветных огней,

но во мне происходит смешенье

этих двух разноцветных кровей.

О, извечно гудел и сливался,

о, извечно бесчинствовал спор:

этот добрый рассудок славянский.

и косой азиатский напор.

Видно, выход — в движенье, в движенье,

в голове, наклоненной к рулю,

в бесшабашном головокруженье

у обочины на краю.

И, откидываясь на сиденье,

говорю себе: «Погоди».

Отдаю себя на съеденье

этой скорости впереди.

КОНЬ

Мальчишка, мчащийся в ночное,

не понукающий коня,

я расскажу тебе смешное,

мальчишка, пожалей меня.

Да, мало в жизни я видала.

Сидеть не приходилось мне

на кляче самой захудалой,

не говоря о скакуне.

Верхом — мое ли это дело!

Беда не так уж велика!

Но раз я, помнится, глядела

на удалого седока.

Он пролетел, протяжно крикнув,

припав к раздольному коню,

и долго вздрагивали кринки,

развешанные по плетню…

О парне том не забывая

и злую зависть не тая,

я не прощу себе трамвая,

в котором часто езжу я.

Его сидячего покоя,

его гремучей суеты…

Но знаю я, что где-то кони

жуют горючие цветы.

И есть один, гнедой и рослый.

Покуда я живу в Москве,

он бродит по колено в росной,

пробитой клевером траве.

Он мой. Он ждет меня к ответу

за всю трамвайную езду,

и слышно далеко по ветру

его трезвонную узду.

Поедем.

Он на землю сбросит

меня на берегу реки,

но как-нибудь он сам попросит

веления моей руки.

И вот лечу я, не седлая

того лихого жеребца,

и грива пенится седая

и плещет около лица.

Дома, заборы, куры в просе,

мальчишка с множеством значков…

Ах, конь!

И мне уже не бросить

его задумчивых зрачков,

его горячего оскала,

когда он жадно пьет в реке…

Лечу!

Того, что не пускало,

уже не видно вдалеке…

ДЕНЬ ПОЭЗИИ

Какой безумец празднество затеял

и щедро Днем поэзии нарек?

По той дороге, где мой след затерян,

стекается на празднество народ.

О славный день, твои гуляки буйны.

Я на себя их смелость не беру.

Ты для меня — торжественные будни.

Не пировать мне на твоем пиру.

А в публике — доверье и смущенье.

Как добрая душа ее проста.

Великого и малого смешенье

не различает эта доброта.

Пока дурачит слух ее невежда,

пока никто не видит в этом зла,

мне остается смутная надежда,

что праздники случаются не зря.

Не зря слова поэтов осеняют,

не зря, когда звучат их голоса,

у мальчиков и девочек сияют

восторгом и неведеньем глаза.

ЧУЖОЕ РЕМЕСЛО

Чужое ремесло мной помыкает.

На грех наводит, за собой маня.

Моя работа мне не помогает

и мстительно сторонится меня.

Я ей вовеки соблюдаю верность,

пишу стихи у краешка стола,

и все-таки меня снедает ревность,