Кто погасил свет?

Вобрав в себя все притоки, полнолюдная река катит к своему устью. Здесь заводская проходная расчесывает ее, словно гребень, распускает на пять ручьев. Но уж очень густ поток: пять дверей, однако в какую ни сунься – везде теснина… Держите, дамочки, свои шиньоны! Внутри – турникеты, за которыми едва помещаются необъятные бабки-вохровки. Где им только гимнастерки шьют?.. У каждой на брюхе по кобуре, но в кобурах пусто; и глаза у бабок пустые, как под гипнозом: им сейчас хоть пропуск покажи, хоть сигаретную пачку – все едино.

Очнутся вохровки ровно в восемь, когда в проходной и одновременно по всему заводу дернут на разные голоса звонки. Звонки эти включаются все от одной кнопки, которая находится здесь же, в дежурке у начальника караула. По их сигналу всяк вошедший на завод должен оставить все личное, частное и предаться делу – кто к какому приспособлен. Но… как бы не так. Во-первых, не все еще и вошли…

– Здрасьте, Иван Степаныч!.. – вохровские животы приветливо колышутся.

Руководство задерживается не потому, что долго спит, а просто для шику. Если оно встало нынче с хорошей ноги, то козыряет в ответ шутливо-снисходительно:

– Здорово, бойцы, как служба?

У «бойцов» прямо счастье плещет на жирные лица.

– Слава те, Господи, стерегём! Муха не пролетит…

– Ну-ну…

Знает каждый: чего только не перелетает по ночам через заводской забор. Но бабки за «периметр» не отвечают – только за турникет. За мух отвечают… Вон, кстати, летит одна: галстук набок, лицо в поту, на лице – отчаяние. Самый клиент и есть! Муха с пропуском к турникету, ан нет – вертушку-то бабка застопорила.

– Куды, милок, разлетелся? Опоздал – гони пропуск!

А он опоздал, вишь, потому, что за очками возвращался, они, вишь, для работы ему нужны…

– Не знаю ничего! С начальником караула будешь разбираться…

Но и муха не проста. Пропуск из лапки не выпустив, ловко ныряет под вертушку и… была такова.

– От шустер! – колышутся, негодуют «бойцы» за турникетами. – Митревна, ты его хотя запомни.

– Куды… – разочарованная Митревна машет рукой. – Запомнишь их тут…

3

Нет, не отрезается со звонком личное да частное, только прячется подальше от начальственных глаз. Конечно, лучше держать свое личное в несгораемом шкафу, если таковой положен тебе по должности, но, увы, большинство заводских итээровцев несгораемых шкафов не имеют. Это рядовые сотрудники – инженерская пехота: молодые и уже не очень, специалисты и так себе. Свое частное они рассовывают по ящичкам столов либо вешают на укромные крючочки.

Когда раздается восьмичасовой звонок, обер-инженеры, владельцы железных шкафов, захлопывают их с лязгом и водружаются погрудно за столы во главе светлых длинных залов. Под морозными взглядами оберов в инженерном корпусе повсюду наступает зима: сотрудники и сотрудницы облекаются в халаты разных оттенков белого. Белые ватманские листы громыхают, разворачиваясь, ложатся на кульманы, которые поводят затекшими за ночь крыльями, словно большие нелетающие птицы.

И вот уже рабочий день вошел в свое русло. Какую дверь ни приоткрой – тихо в подразделениях, как в зимнем лесу, только стулья поскрипывают. Но жизнь отнюдь не покинула помещений инженерного корпуса – она как бы ушла под снег. Укрывшись за ширмами кульманов, некоторые здешние обитатели впали в спячку – обмен веществ их замедлился теперь до самого обеда. Другие, напротив, по-мышиному активны: о чем-то шушукаются и уже пьют с печеньем чаек, повсеместно запрещенный из противопожарных соображений. Там кто-то сосредоточенно грызет кохиноровский карандаш – бьется во всеоружии высшего образования над кроссвордом; там, глядишь, побежал по потолку предательский зайчик, пущенный чьей-то раскрытой пудреницей. Начальство наблюдает отечески за трудовым процессом. Все спокойно, все «штатно», как любит выражаться заводское руководство.

Люда тоже трудится в инженерном корпусе – на первом этаже, в секторе репрографии отдела научно-технической документации. У нее тоже есть свой гвоздик в одежном шкафу, и она тоже носит на работе халат. Только халат у нее не белый, как у итээровцев, а зеленый, потому что она относится к категории рабочих. Люда по должности оператор-электрографист, ей полагается зеленый халат и «за вредность» – ежедневный пакет молока. Рабочее место ее подле множительной машины, называемой РЭМом. РЭМ стоит посреди комнаты, большой и теплый, как русская печь; он гудит, потрескивает высоковольтными разрядами и посредством таинственных физических процессов переводит с ватмана на кальку чертежи и разную документацию. Люда никогда даже не пыталась уразуметь принцип его действия, да это ей и не обязательно. Ее задача – включать и выключать машину, регулировать во время работы электризацию, мыть и чистить агрегат по окончании смены. В случае если РЭМ начнет дурить и капризничать (а характер у него еще тот!), надо позвать кого-нибудь из мужчин – только и всего.

РЭМ, к которому приставлены Люда и ее помощница, подслеповатая Мария Кирилловна, обозначен номером 01. В соседней комнате гудит его младший брат, номер 02; тот поновее, и ему, как правило, поручается работа более ответственная. Через коридор напротив – дверь в светокопию. Это еще одна репрографическая служба, но без нужды туда лучше не заглядывать. Там светокопировальные машины пылают горячими лампами и густо выдыхают аммиаком, вышибая у непривычного человека слезу; там, обрывая лиловые рулоны на листы, горланит без умолку дюжина чертовок-светокопировщиц, ошеломительно, не по-женски крепких на язык. РЭМ и светокопия – это и все хозяйство сектора. Есть еще небольшая комнатка, но в ней никто не работает, а устроен склад, больше, впрочем, похожий на свалку. Здесь встретились списанная кособокая «Эра», бабушка отечественной репрографии, и ни дня не работавший ротапринт, весь в паутине и окаменевшем солидоле; здесь свалены сломанные пылесосы и банки из-под порошка-тонера, а также множество почти уже безымянного барахла, которое по-хорошему надо бы вывезти в овраг за заводским забором. Леша Трушин, и. о. начальника сектора, давно мечтает оборудовать в этой комнатке отдельное помещение для себя и для механика Сергеева, но его смущает то, что он – и. о. Вот уже шестой год его то ли не хотят утвердить, то ли забывают, а комнатка становится только все теснее.

Так что своего кабинета у Трушина нет, да он ему и не положен. А вот несгораемый шкаф положен и есть. В этом шкафу и. о. хранит известные ценности: разные инструкции, документы, гаечные ключи и, главное, канистру со спиртом-ректификатом, наличие которой делает Лешин шкаф весьма уважаемым в инженерном корпусе. И конечно, имеется в шкафу полка для личного, хотя личного-то как раз у Трушина немного: чайная чашка, подаренная женщинами на 23 Февраля, газета «Футбол-хоккей», сверток с мамиными беляшами на обед и женский зимний сапог с оторвавшейся набойкой. Сапог этот принадлежит Люде; Леша при случае отнесет его в цех, чтобы там мужики сделали новую набойку из полиуретана. Откуда у завсектором такая забота о подчиненной – это давно уже ни для кого не секрет: все в отделе знают, что Трушин влюблен в Люду с РЭМа, хотя многие удивляются, почему именно в нее.

4

А началось это прошлым летом в совхозе, на прополке кормовой свеклы.

Как обычно, все вспомогательные подразделения (к каковым относится и отдел научно-технической документации) наряжены были тяпать свеклу почти в полных своих составах, большей частью женских. В день, предшествовавший выезду в поле, коллективу репрографии раздали тяпки и криво пошитые тряпочные перчатки – для защиты маникюра. Перчатки, среди которых попадались даже шестипалые, выдавались всем без ограничений, а вот тяпки – эти были на счет. Казенный инвентарь многоразового использования, тяпки далеко не все уже годились в дело. Люде, например, досталась просто безобразная – длинная не по росту, с тупым лемехом, болтавшимся на подгнившем снизу черенке. Девушка, знающая кое-какой толк в огородном инструменте, уныло вздохнула и пошла к механику Сергееву.