Дикий батальон

— Слушаем вас.

— Это я слушаю вас.

— Не понял? — я был сбит с толку.

Мы этого козла не звали, сам приперся, так какого хрена ему надо?

— Вы служите в мусульманской армии, на благо великой идеи… — начал он.

— Секундочку, — я перебил его, — мы не служим в этой армии, а работаем инструкторами. И поэтому мы лишь выполняем работу, и не более того. Душу вкладывать мы не собираемся. И комбат, и начальник штаба, и сам Гусейнов об этом знают.

— Да, я слышал о ваших мытарствах на пути к свету! — он был по-прежнему слащав до отвращения.

— Вы слышали о наших мытарствах? — Витя не утерпел и взорвался как сто тонн тротила. — Вы слышали! Ах, вы слышали! О пытках, избиениях, о расстреле, вы слышали?!

— Витя, заткнись!

— Нет, Олег, пусть этот пластырь божий послушает!

— Витя! Не ћпластырьЋ, а ћпастырьЋ.

— Да какая мне черт разница! Он слышал, видите ли, что нас чуть не поубивали! А сделал что-нибудь?

— Я же говорю, что путь к свету у вас долгий, но сейчас вы среди своих друзей! Мы все помогаем друг другу, ради нашего большого дела — освобождения земли предков. Это и есть наш путь к свету! — голос муллы по-прежнему оставался невозмутимым, но глаза уже начинали гореть лихорадочным огнем, на лице стали появляться красные пятна, лицо все как-то окаменело, руки стали стремительно перебирать четки. Янтарные бусинки с шорохом прокатывались у него под пальцами.

— Это и есть великая цель всех нас здесь! Сам Аллах прислал вас к нам в помощники!

На шум ворвались охранники и недоуменно уставились на нас.

— В чем дело? — мулла недовольно обернулся.

— Не любит дядька, когда его прерывают. Сам себя слушать любит!

— У вас все в порядке?

— Все в порядке. Что мне могут сделать эти два помощника в священной войне против неверных?

— Мы за дверью. Если что — зовите! — охрана закрыла дверь и удалилась.

— Так на чем я остановился? Ах, да! Так вот, началась священная война…

— Это мы уже слышали. Война за землю своих предков.

— Нет, вы не поняли, война против неверных, тех, кто не чтит пророка Мухаммеда! Начали ее первыми русские, когда вошли на священные земли братского народа Афганистана. И теперь здесь, когда мы изгнали русских собак с нашей земли, надо добить их прихвостней — армян. Они топчут нашу землю, едят наш хлеб.

Мы устали терпеть этот произвол. А после обеда, когда солнце будет в зените, нам проводить занятия.

— Что вы от нас хотите?

— Я хочу, чтобы вы подумали и приняли самую правильную религию на земле — ислам! — голос миссионера был торжественен.

— А зачем?

— Как зачем? Вы и так помогаете нам, но когда вы примите ислам, вы будете нашими братьями, будете ходить без охраны. Мы найдем вам жен, дадим новые имена.

— А со старыми женами что делать?

— Если они примут ислам, то можете жить с ними.

— Ну да, чтобы мне член укоротили! Нафиг!

— Ну, это не обязательная процедура, — мулла снисходительно улыбнулся.

— А если мы откажемся?

— Тогда я буду сомневаться в искренности ваших поступков, и сделаю все, чтобы ваша жизнь стала невыносимой!

— Тогда иди сам проводи занятия с личным составом по огневой подготовке. Если бы не мы, так они бы в первом бою у тебя остались на поле с молитвой и сломанным оружием.

— Мое оружие — слово. А вы подумайте! Крепко подумайте!

— Хорошо, мы подумаем. А сейчас нам нужно отдыхать, наши раны еще не зажили. Они, кстати, тоже были нанесены во имя вашей великой войны. Так что можете считать нас мучениками, — Витька все-таки не удержался и съязвил.

Мулла встал, с достоинством наклонил голову и вышел.

Мы откинулись.

— Интересно, а Модаев принял ислам?

— Наверное. Так ему член обрезали? Теперь он не просто м…к, а будет м…к обрезанный!

— А если снова поведут на расстрел? Что тогда делать будем?

— Не знаю. Одно дело быть инструктором, а другое — веру поменять.

— Я сам как-то не задумывался об этом, но очень не хочется ислам принимать. Есть же предел человеческому падению.

— Интересная мысль! Надо будет спросить у Модаева при случае. Упал он морально до конца или нет?

— Ладно. Спи!

Мы прикорнули на час-полтора, и после обеда снова на лошаденке добрались до стрельбища.

Стрелял личный состав по три пробных и по три зачетных выстрела. Мало кто поражал мишени. Многие злились, психовали. Все, кто не попал, ругали свои автоматы. Когда все по кругу закончили, мы построили их и начали говорить.

— Вы поняли, как трудно, сложно стрелять?

— Поняли, только не попадаем.

— Какое расстояние до мишеней? — я обратился к бойцу, стоявшему передо мной.

— Не знаю. Думаю, метров сто.

— Теперь смотри на свой автомат. Прицельная планка установлена на что?

— Ну, буква ћПЋ.

— Что это обозначает? Кто знает?

— Прицел постоянный, — крикнул кто-то из строя.

— На каком расстоянии устанавливается этот прицел?

— Не знаю.

— Триста метров. Здесь сто. Поставьте на нужную отметку и попробуйте еще раз.

Боец попробовал снова стрелять. Показатели улучшились. Потом вновь прогнали всю роту. Все стали стрелять гораздо лучше. Задачу усложнили. Поставили на расстоянии около пятидесяти метров еще несколько мишеней. И вот поодиночке, перебегая дорогу, надо было поразить тремя выстрелами группу ћпехотыЋ на расстоянии пятидесяти метров и одним патроном тех, что на ста метрах. Они долго бегали после каждого стрелявшего, смотрели — попал он или нет. Но дело спорилось. Многие начали уже понимать, что к чему, почувствовали вкус к стрельбе.

Затем нужно было, стоя за углом спиной к мишени, быстро повернуться и произвести два выстрела по мишени, что была на расстоянии около ста метров. И началось!

Были люди неврастеники, те терялись в сложной обстановке. Мы всех проинструктировали по мерам безопасности. Но один занервничал, и по команде ћОгоньЋ не развернулся и ранил другого ополченца. Пришлось проводить занятия по оказанию первой помощи при ранении. Оказалось, что ни у кого не было индивидуального медицинского пакета. Порвали куртку и белье раненого и перевязали. Ранение было тяжелым — в грудь.

Неврастеник, бросив автомат на асфальт, плакал, его колотил озноб. Когда отправили раненого, командир роты подошел к стрелявшему и начал молча, ни слова ни говоря, бить его ногами, тот лежал на земле и лишь вздрагивал под ударами ротного. Потом ротный достал пистолет и выстрелил в лоб своему бойцу.

Тело лежавшего выгнулось от выстрела, он лишь дернул ногами.

Многих, — тех, кто стоял неподалеку, стало рвать. Кто опирался рукой на стену, кто на приклад автомата.

Ротный что-то крикнул, и все быстро построились. Он что-то заорал, и человек шесть бросились, подняли тело убитого и рысцой понесли в сторону казарм. Никто ничего не говорил. Ротный начал что-то кричать, размахивая перед строем пистолетом, автомат держал за цевье в левой руке. Первая шеренга очень напряженно следила за движением его рук. Потом он спрятал пистолет в кобуру и повел личный состав в расположение своей роты.

Лошади пока не было. Нам пришлось медленно, постоянно останавливаясь, идти вперед. Наша охрана тоже была потрясена бессмысленным убийством.

Во время очередного отдыха по дороге к медпункту я спросил у охранников:

— У вас так всегда, мужики, круто? Раз — и убили, кто провинился?

— Нет, — хмуро ответил один.

— Это что-то нашло на Низами.

— Ничего себе ћнашлоЋ! Сначала избил человека до полусмерти, а затем пристрелил как собаку, а остальные просто стояли и молчали. Ребята — это сумасшествие. И ему это сойдет с рук?

— Сойдет. Он уже убивал своих, когда они спали на посту. Ночью проверял караулы, часовой спал. Он подошел, окликнул его, он не ответил, тот достал пистолет и убил его. Зверь!

— И никто не попытался его за это наказать, снять с роты, отстранить от командования или даже просто убить?