Бабы-дуры

Вышел на вольный воздух, потянул носом, беря след. Рысистой побежкой двинулся вдогон. А беглянки и не скрывались, и следы не путали, шли себе гуляючи бережком, словно не диким местом идут, а вдоль родной деревни. По диким местам так не ходят, здешними дорожками и зверь не всякий проберётся, а только невиданный.

Эка неудача — утро проспал! Хватился бы раньше, давно бы сыскал обеих и гнал бы сейчас к дому, помахивая для пущего страху лубяным кнутиком. Тшши припустил галопом, да вдруг остановился, словно хвостом по голове ударенный. След, только что отлично видимый, исчез.

Тшши поглядел с прищуром, колдовским взором и застонал, увидав, что пришёл слишком поздно. Старушка с девочкой, сами того не заметив, ступили на тропалку, которой простому человеку ходить не можно.

Ой, бабы-дуры! Ну, сказали бы по-хорошему, что охота им из дома сбежать, так разве Тшши не понял бы?.. Да он бы сам показал кружную дорожку, где с беглянками ничего бы не случилось плохого. По кружной дорожке, сколько ни бегай, назад вернёшься. Там пусть и сбегали бы в своё удовольствие. Им приятно, и мне спокойно. Так нет, им на тропалку понадобилось.

Для Тшши дорог непроходных нет, он и по тропалке пройтись может, только что оттуда домой притащит? Две пары лапотков да алый бант — всего поминовения по беглым хозяюшкам.

Тшши встряхнулся по-собачьи и понуро побрёл к дому.

На задворках распахнул дверь закутка, чтобы духу бабьего в доме не осталось. Но и без того видел, что нет беглянок нигде, ни живыми, ни мёртвыми. А не шути с тропалкой, не балуй. Это не сказка, где счастливый конец завсегда обещан. Тут всё по-настоящему.

Тшши зашёл в избу, сел на хозяйскую лавку, крикнул на пробу:

— Бабы, жрать хочу!

Никто не ответил — некому отвечать. И в доме, ещё не выстывшем, ощутимо запахло грязной берлогой.

Без бабы на хозяйстве никуда. Значит, надо новую девку затворять, а покуда перебиваться по-сиротски, горьким куском.

Только легко сказать — вторую кряду девку затеять. Это не репу на огороде выращивать. Кадушки толковой нет, прежняя, как всегда бывает, истлела, скоро в труху рассыплется, а совсем новая не годится, от неё не жилом пахнет, а лесом. И закваски осталось всего-ничего, одно погляденье. С таким запасом не девку творить, а мышей пугать.

Однако делать нечего, от охов да стонов проку ещё меньше.

Всей пригодной посуды в доме осталась помойная лохань. Мучил её Тшши, как только умел. Мыл и полоскал, выскоблил добела изнутри и снаружи, шпарил в кипятке с можжевеловой хвоёй, но не мог избавиться от тончайшего помойного смрада.

Поняв, что чище лохань не отмоет, Тшши изготовил закваску, поставил свою работу созревать, а сам уселся рядом, боясь отойти.

И чего ждёт? Девка созревает медленно, и что творится за дубовыми клёпками, самый хитрый глаз не различит. И всё равно, сидел, не в силах справиться с дурными предчувствиями. Вот как вылупится из лохани не девка, а баба лахудристая, а то и вовсе чудо-юдо семихвостое да трёхглавое… Ох, не жди добра… Чует беду то, что у людей в груди с левой стороны, а у Тшши и в заводе не бывало. Нет ничего за рёбрами, а всё равно болит и чует неладное.