Страница 39 из 95
была почти поставлена, оставалось укрыть остов из жердей шкурами шерстью
наверх, чтобы потоки воды не просачивались внутрь, а скользили вниз, и
навесить полог из плотного ковра, заменяющего дверь. В голове у него с
получением известия о гибели темника затеснилось множество мыслей. Он
подумал о том, что нового начальника над десятью тысячами воинов будут
выбирать, скорее всего, из тысячников, потому что все чингизиды были
облечены высшей властью. Значит, среди них тоже должно освободиться место, а
это говорит о том, что тысячника начнут искать среди сотников, и так до
самого низа. Наметилась возможность поймать птицу счастья еще раз, к тому
же, она решила покрутиться теперь под самыми ногами. Кадыр не грешил, он
совершал намаз пять раз в день, соблюдал рузу, поэтому от него отошли темные
дэвы и джинны, преследовавшие его в конце войны, и приблизились светлые
иблисы. Наверняка на совете будет присутствовать хан Гуюк, ему понравилась
дерзость, с которой вел себя Кадыр перед джихангиром, об этом Сиятельному
доложили люди из окружения саин-хана. А джагуну о благоволении к нему
Гуюк-хана рассказал юрджи, принесший весть о смерти темника Бухури, и
обошлась она Кадыру в несколько лисьих шкурок. Значит, надо немедленно
совершить что-то такое, чтобы начальник левого крыла войска снова обратил на
него внимание. Кадыр хотел было отправиться к тысячнику и заявить, что он с
сотней отказывается от отдыха, пожалованного ему Сиятельным, и готов хоть
сейчас сделать вылазку к крепости Козелеск, чтобы закрепиться на стенах и
дать возможность воинам орды ворваться в город. Но трезвая мысль, прятавшаяся в уголке сознания, подсказала, что на никчемном геройстве может
оборваться жизнь самого героя. Если стены городка оставались неприступными
вторую неделю, это говорило о многом, в первую очередь, о безрассудности
задумки. Кадыр пустил коня по кругу, машинально теребя поводья и забыв о
юрте, возле которой продолжали возиться воины сотни. Он долго не мог найти
предлога, чтобы можно было зацепиться за нужную нить, ускользающую в
призрачные мечты, и вдруг перед глазами возник бородатый образ урусута, с
которым довелось поговорить на днях. Тот жил в деревне под названием
Дешовки, возле которой стали лагерем полки убитого темника Бухури.
Сиятельный запретил трогать жителей, желая выказать им тем самым доверие за
предоставленные дома и дележку припасами, поэтому мужики с бабами ходили по
улицам без опаски. Кадыру донесли, что кто-то из хашаров обмолвился о
кладовой, снабжавшей крепость необходимым, будто она находится недалеко, но
добраться до нее по распутице почти невозможно. Монголо-татарское войско
находилось на голодном пайке, каждая горсть зерна ценилась на вес золота, и
любая информация о продовольственных запасах в городах и весях урусутов
поступала сразу главным военачальникам, а небольшие отряды рыскали во всех
направлениях. Хашара вскоре прикончили урусуты же во время очередного штурма
стен, а к Кадыру привели того мужика, чтобы он мог выведать у него, где
находится склад. Он беседовал с ним через толмача, не нанося увечий и других
ран, но мужик упорно талдычил о том, что он человек маленький и княжьи
игрища с припасами для осажденных горожан ему как потемки. Джагун отпустил
тогда урусута домой, а сейчас вдруг вспомнил его смелое лицо с плутоватыми
синими глазами и усмешку презрения, кривившую большие губы. За мимикой, оскорбляющей воина орды, крылась уверенность в том, что никто из ордынцев не
посмеет нарушить приказ Гуюк-хана о неприкосновенности жителей деревни, и
что мужик знает местонахождение кладовой не по наслышке. Наверное, ведали об
этом все урусуты, но предпочитали уносить тайну в могилу, будто кто-то
неведомый, имеющий над ними безграничную власть, запечатал им рты печатями.
Так же случилось с урусутскими городами и погостами – ни один не раскрыл
ворота навстречу победителям и не вынес даров, как это было по всей Азии от
океана через бескрайние пустыни до высоких гор. Странный это был народ, предпочитающий, чтобы города превратились в пустыни, но стремящийся
сохранить в неприкосновенности честь и достоинство.
Кадыр тряхнул головой с накрученным на нее тюрбаном, затем кинул взгляд
на воинов, снующих вокруг юрты, над вершиной оставалось укрепить лишь
хоругвь, украшенную арабской вязью. Отдав десятнику приказ следовать с
воинами за ним, он резко потянул на себя повод и поскакал по направлению к
деревне Дешовки, не оборачиваясь на подчиненных, пустившихся вдогонку. Он
твердо помнил, что для достижения цели все средства хороши. Изба урусута
находилась почти в центре погоста, недалеко от изб, занятых Гуюк-ханом и его
свитой, но это обстоятельство не смутило джагуна, уверовавшего в удачу и
решившего идти к ней через трупы. Осадив коня перед домом, срубленным из
еловых плах, он молча указал десятнику нагайкой на дверь и отъехал в
сторону, ордынцы спешились и заковыляли к крыльцу. Привыкшие не слезать с
седел, они были похожи на вылезших из нор степных байбаков, отощавших за
зиму. Скоро в проеме показалась взлохмаченная голова бородатого мужика, широкого в плечах, со связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом, он таращил глазами по сторонам, не понимая, за что его схватили ордынцы и
старался освободить руки из пут. Воины подтащили его к свободному коню и
взгромоздили поперек спины, подтянув ноги веревками к голове, и все равно, когда низкорослый конь тронулся с места, носки поршней-сыромятных сапог
урусута заскребли по грязи. Джагун прикинул, не задохнется ли пленный, пока
его будут везти до юрты, и протянул жеребца трехвостой плетью, вдогонку
хлестнул было заполошный вой бабы и сразу оборвался от стрелы, пущенной в
нее почти в упор. Навстречу попадались отряды ордынцев, но ни один из воинов
не поинтересовался у Кадыра, почему он увозит урусута из деревни, охраняемой
от разгула завоевателей приказом Сиятельного. Если бы оказалось, что он
поступает неправильно, то можно было нарваться на неприятности, а кому их
хотелось, когда уже за Козелеском начинались дикие степи. Это означало, что
война с урусутами закончилась и что кёрмёс – душу умершего воина не сумели
захватить дьяман кёрмёс Эрлика – слуги хозяина царства мертвых, и не утащили
ее в подземелье.
В юрте с развешанными по стенам коврами и застеленным шкурами полом
Кадыр первым делом приказал развязать руки урусуту и вытащить у него изо рта
кляп. Тот все не мог придти в себя, обводя жилище похитителя налившимися
кровью глазами из-за опущенной во время скачки головы. Джагун дал ему
возможность осмотреться, затем подозвал толмача и, грубо ткнув рукояткой
плети мужика в грудь, спросил:
– Ты тогда не указал мне дорогу к козелеской кладовой. Мужик глубоко вздохнул и распрямил плечи, он наконец-то понял, для чего
его привезли в юрту, и что ожидает в ближайшее время. Но страх не изломал
черты удлиненного лица, не заставил бегать зрачками в поисках нужной мысли, должной спасти жизнь. Наоборот, большие губы подобрались и обрели отчетливый
рисунок, на щеках прорезались глубокие морщины, а высокий лоб разгладился.
Он переступил поршнями и принялся растирать запястья, натертые веревками, окидывая похитителей недобрыми взглядами: – Я тогда не знал, где искать ту дорогу, – густым басом сказал он, на
губах у него снова начала появляться улыбка превосходства, бесившая джагуна.
– А сейчас знаешь? – мгновенно взъярился тот. – И сейчас не имею понятия об ней и об той кладовой. Я уже толковал
тебе, тугарин, что нам неведомы дела князюшек, они советуются больше с
боярами да с купцами, а мы народ промысловый.