Страница 3 из 31
— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
— Где идет фильм Карлоса Палау?
— Премьера в «Селекте».
— После схожу, когда будет дешевле.
— На снимке в газете он — вылитый Берто.
— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.
— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?
— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.
— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.
— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.
— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!
— Сеньор Берто тебя услышит.
— Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!
— Хозяин сидит со счетами в столовой.
— Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.
— Ампаро, пойди сюда!
— Хозяин!
— Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.
— Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.
— А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.
— Хорошо получается, если пол известкой полить?
— Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.
— Ампаро!
— Опять уснул, сеньор.
— Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.
— Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.
— Ругал тебя хозяин?
— Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.
— Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?
— Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.
— Сейчас же вытри пол.
— Я так рада, что хозяин его не убил.
— Вам сколько литров молока оставить?
— Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.
— Звонок не работает.
— Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.
— Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.
— Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.
— Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.
— У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.
— Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.
— Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!
— Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.
— Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?
— Подождите, Ампаро спросит у хозяина.
— Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.
— Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.
— Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.
— Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.
— Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.
— Не хочу, они самые распутные.
— Фелиса еще хуже.