Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 26 из 31



Возможно, я так давно не слушала новой музыки, что привезенные им пластинки меня шокируют. И виноват в этом Вальехос, здесь даже радио нельзя послушать, станции с мощными антеннами передают только танго, и народ воспитывается на куплетах про то, как хулиган прирезал местную красотку.

Я невольно отвлеклась от главного. А хотелось бы рассказать, как однажды перед выпускным экзаменом, когда я билась над тремоло «Тангейзера» — они получались не очень чисто, — отрабатывала аккорды на октаву и нону, которые рассчитаны явно на мужские руки, и, несмотря на то что привычное стеснение в груди сопровождалось приступами кашля, все сидела, не разгибаясь, за пианино, внезапно кровавая слюна брызнула на клавиши и юбку. Я не успела поднести платок ко рту и сдержать кашель. Ужасно перепугавшись, я подумала, что теперь у меня еще и чахотка. В действительности то была ложная тревога, кровохаркание объяснялось раздражением гортани, легкие здесь были ни при чем, но в эту минуту я твердо решила покинуть Буэнос-Айрес.

Так вот, кровь на клавишах я вытерла сразу, пятна на юбке мы отстирали в корыте, и они тоже исчезли. Но в памяти моей они остались, лишь вспомню тот миг, снова вижу слюну в кровавых прожилках. Материально пятно существовало недолго, но в моей душе оно живет неизменно, как тогда. Конечно, я все равно умру, хоть и доживу, будучи преподавательницей музыки, до девяноста, и на том кончатся мои тремоло и пятна, но, господин Хансен, чем это не маленькое торжество духовного начала?

Ничто из прочитанного о снах не удовлетворяет меня полностью. Догадки дешевых астрологов и спиритов не стоит принимать всерьез, а толкования Зигмунда Фрейда, из тех немногих, что дошли до меня, кажутся несколько подтасованными, он все классифицирует, подгоняя под свои теории. На мой скромный взгляд, все намного сложнее, чем пытаются представить эти люди, хотя какой-то смысл в сновидениях должен быть.

Давно я не видела таких страшных снов, как сегодня. Мне снилось, будто я лежу душной ночью в моей кровати и меня вот-вот раздавит паровоз, который падает с потолка, причем падает он медленно-медленно, как невесомый, надвигается невероятно медленно — так иногда лист неспешно падает с дерева, покачиваясь в воздухе, — но, конечно, опустившись, он непременно меня раздавит. Видение это повторялось неоднократно, я просыпалась и засыпала, и мне опять снилось то же самое. Наконец я обнаружила, что сплю на левом боку, где сердце, и перевернулась, тем самым положив конец кошмару. И я, слава Богу, уснула, потому что грудь теснило не очень сильно.

Лучше посоветоваться об этом с врачом, а то я подумала, что, если спать на левом боку, сердце сдавливается и кровь течет с трудом, а из сердца она вырывается мощным фонтаном и потому омывает кору мозга с такой силой, не знаю, понятно ли я говорю, что попадает в самые укромные уголки, похожие на бороздки или почерневшие извилины. Там, по-моему, упрятаны, как в темном чулане, все недобрые воспоминания, которые людям удается на время забыть.

Ну так вот, мне хотелось растолковать этот сон, я думала весь день, даже на утренних и дневных занятиях, но безрезультатно. Когда ушел последний ученик, я почувствовала себя разбитой и решила, что неплохо бы принять ванну, нагреть две кастрюли воды и потом разжечь жаровню, чтобы подтопить в комнате, вечером нельзя мерзнуть, не то трудно дышать, а я предпочитаю любой кошмар бессоннице. Жить без ванной комнаты просто невыносимо, купаться в деревянной лохани — сплошная пытка.



В итоге я решила помыть голову и вообще немного ополоснуться, но не залезать в лохань и не ждать больше часа, пока согреется вода. Прежде чем мыть голову, я посмотрела в зеркало и глазам своим не поверила: до того грязные были волосы. Очень я себя запустила, волосы и кожа головы сделались сальные, и мне стало противно. Не посмотри я в зеркало, так бы и не заметила, какая я грязная. На самом деле все это от недостатка удобств. Тяжело жить в одной комнате, да еще когда уборная во дворе и кран с холодной водой под открытым небом, а зимой просто невыносимо. Мама этого почти не ощущает, она ведь уже старенькая, в ее возрасте потеешь не так сильно, да и на вещи смотришь иначе. Вот и все, что дала мне любовь к музыке. Как-то папа сказал одну фразу, и она мне вспоминалась много раз, пока я училась в консерватории: «Жизнь Шуберта исполнена возвышенного смысла». Вряд ли папа цинично обманывал меня, в его словах чувствовалась убежденность. Для меня же Шуберт был великим музыкантом, только умер он в полной безвестности, а всю свою недолгую жизнь ютился в промерзших мансардах, отмывая лохани от серого жирного налета грязи, остающейся после купания. Шуберт умер-то как раз от чахотки, и кто знает — может, все началось именно с купания. Думаю, сон с паровозом означает что-то, и это связано со спаньем на левом боку. Вчера все складывалось плохо, наверное, отчасти и потому, что объявили о помолвке Пакиты. Как правило, я не завистливая, но, услышав, что эта семнадцатилетняя девушка — для меня она просто ребенок — собирается строить жизнь с молодым мужем, по-видимому, превосходным человеком, я ужасно расстроилась. Тото сказал: он сперва думал, что парень женат, как большинство банковских, которых переводят на работу в Вальехос, но теперь будущая свекровь приехала знакомиться с Пакитой, и все прояснилось. Я не говорю, что жизнь ее будет безоблачной и так далее, но все иначе, когда у тебя есть спутник жизни и у него хорошая служба, к тому же Пакита на следующий год закончит учительские курсы и тоже сможет работать.

Если бы я пошла на учительские курсы, а не посвятила себя музыке, сейчас бы хоть имела постоянную работу. Я не виню папу, вот он, наверное, на самом деле любил музыку, не то что я, любил по-настоящему, как истинный миланец. Но меня сердит, что мама повторяет его слова, точно попугай: «Для моей дочери музыка дороже всего». И ведь подумать: когда я получила золотую медаль, Пакита только родилась. Нехорошо так говорить, но я очень завидую папе, что он умер. Последний раз я видела во сне, как он читает миланскую газету и говорит, что война скоро кончится. А еще лучше ему было умереть до падения Муссолини и до поражения Италии. Но теперь хоть душа его успокоилась.

По-моему, сон с паровозом может значить только одно — что я живу под бременем нищеты. У меня нет денег, чтобы хорошо одеваться, правда, я могла бы аккуратнее причесываться и следить за ногтями, но даже в юности глаза у меня вечно были красные, это, наверное, раздражение от постоянного удушья, лучше бы уж на щеках выступал румянец, а то они серы, как церковные свечи.

Паровоз был черный, как все паровозы, и если разобраться, то мое пианино тоже черного цвета, возможно, паровоз символизировал пианино. Не следует так говорить, ведь пианино — это мой хлеб, но все равно я его ненавижу.

Поразительно, насколько разные чувства может вызывать один и тот же человек, или вещь, или место. Я ненавижу нашу жалкую комнатушку, разделенную перегородкой, когда, например, на уроке сольфеджио ученик отвлекается, услышав, как мама за перегородкой открывает тумбочку, достает шлепанцы и бросает их на пол, невольно давая понять, что сейчас она встанет и пойдет разжигать огонь для мате. Дети словно знают, как это действует мне на нервы, и пока в печке не затрещат дрова, не возобновляют упражнение. Так вот, в этом случае я проклинаю нашу комнату, но если думаю о ней, скажем, на улице, попав под дождь, она кажется мне надежным укрытием, так я боюсь вымокнуть и простудиться. Но это не очень удачный пример, лучше взять Тото, чтобы пояснить мою мысль.

Тото способен раздражать меня как никто другой. С какой самонадеянностью судит этот мальчик всех и вся, несмотря на свои пятнадцать лет. Я прямо ненавижу его, когда он критикует людей, только и думающих о том, чтобы поесть, поспать и купить машину. Его возмущает, что никто не читает, а он прочитывает чуть не по книге в день, что никто не слушает музыку. Он ни с кем не гуляет, ни с кем не дружит в Вальехосе, потому, мол, что здесь не с кем говорить. Я, видимо, составляю исключение, так как он каждый вечер заходит ко мне поболтать. Но меня он тоже критикует за то, что мне нравится музыка романтиков, не знаю уж, кто ему внушил такую ненависть к Шопену. Может, теперь в Буэнос-Айресе это модно.