Признайся (ЛП)

Очень спокойно.

Если бы у моего голоса был цвет, он был бы белым.

Мой отец сидит, стиснув челюсти, а я продолжаю.

- Думаешь, его разочаровывает мое неумение отказывать?

Отец вздыхает и отворачивается, прерывая визуальный контакт.

Я заставляю его чувствовать себя неуютно. Я не могу наклониться вперед сильнее, чем сейчас, поэтому рывком двигаю стул, пока не упираюсь грудью в стол между нами. Теперь я настолько близок к нему, насколько вообще могу быть в данный момент.

- Как думаешь, что Кэри думает о тебе, папа?

Это предложение было бы черным.

Кулак отца врезается в столешницу, он резко поднимается с места, его стул падает.

Он дважды обходит комнату и пинает стул, который ударяется в стену. Он продолжает мерить маленькую комнату шагами от одной стены до другой. Шагов семь, или что-то вроде того. Он настолько зол, что мне становится плохо в этой крошечной комнате.

Человеку требуется пространство, чтобы выпустить свою агрессию. Им стоит принять на рассмотрение подобную ситуацию. Когда они загоняют человека в маленькую комнату для встречи с адвокатом. Потому что, если адвокат, еще и твой отец, то ему нужно немало места, чтобы выпустить весь свой гнев.

Он несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. Точно так, как он учил нас с Кэри, когда мы были младше. Будучи братьями, мы часто дрались. Не чаше, чем другие, но так как нашим отцом был Каллахан Джентри, мы с детства учились выпускать свой гнев морально, а не физически.

- Только вы сами можете контролировать свою агрессию, - учил он, - никто, кроме вас. Вы должны контролировать гнев и контролировать счастье. Держите все внутри, мальчики.

Может мне напомнить его слова?

Держи все внутри, папа.

Определенно нет. Он не хочет, чтобы я вмешивался, пока он пытается убедить себя в том, что не это я имел в виду. Что я сказал это только потому, что я злюсь.

Каллахан Джентри умеет обманывать себя.

Если бы я захотел нарисовать его сейчас, я бы использовал все оттенки голубого, которые смог бы найти.

Он спокойно кладет ладони на стол между нами. Смотрит на свои руки, чтобы не смотреть на меня. Медленно втягивает в себя воздух, и еще медленнее выдыхает.

- Я внесу за тебя залог, как только смогу.

Хотелось бы мне казаться безразличным. Но это не так.

У меня нет желания оставаться здесь, но я не в силах что-либо изменить.

- Мне все равно больше негде быть, - заявляю я.

То есть, разве это не правда?

Я уже опоздал, даже если бы появился прямо сейчас. К тому же мне будет очень трудно объяснить Оберн, где я был. Или почему.

В любом случае, прошлой ночью меня попросили держаться подальше от нее.

Ну и кто, теперь, нуждается в залоге?

Не я.

- Мне все равно больше негде быть, - повторяю я.

Глаза отца встречаются с моими, и я впервые замечаю в них слезы.

Со его слезами приходит надежда.

Надежда на то, что он достиг переломного момента.

Надежда на то, что это была последняя капля.

Надежда на то, что я наконец услышу: «Чем я могу помочь тебе, Оуэн? Как я могу изменить все к лучшему?»

Но ничего не случается, моя надежда исчезает, как и слезы из его глаз.

Он разворачивается и идет к двери.

- Мы еще поговорим вечером. Дома, - роняет он, прежде чем уйти.

Что с тобой случилось, - спрашивает Харрисон. - Выглядишь дерьмово.

Я сажусь за барную стойку. Я не спал больше суток. Как только за меня был внесен залог, я отправился в студию. Я не горю желанием идти домой, чтобы обсудить мою ситуацию, потому что мне нужно немного времени, чтобы встретиться с отцом лицом к лицу.

Уже полночь, и Оберн, должно быть, спит. Или она слишком раздражена, чтобы спать, потому что я так и не появился сегодня, хотя обещал.

Но это только к лучшему.

Я должен наладить свою жизнь прежде, чем Оберн станет ее частью.

- Меня арестовали прошлой ночью.

Харрисон немедленно перестает наливать пиво в стакан, который он собирался передать мне.

- Прости... Ты сказал - арестовали?

Я киваю и обхожу барную стойку, чтобы взять у него наполовину заполненный стакан с пивом.

- Я надеюсь, ты не серьезно попал? - осведомляется он, наблюдая, как я делаю большой глоток.

Ставлю стакан на стойку и вытираю рот.

- Задержан за хранение.

Реакция Харрисона представляет собой смесь злости и напряжения.

- Погоди секунду, - ужасается он, понижая голос до шепота. - Ты же не сказал им, что я...

Я знал, что он задаст этот вопрос, поэтому прерываю его, прежде чем он договаривает.

- Конечно нет, - возмущаюсь я, - ни слова о том, где я беру таблетки. Только, боюсь, на суде мне это никак не поможет. Видимо, они наказывают тебя за нежелание выдавать своих, - смеюсь, качая головой. - Это пиздец, да? Мы учим детей, что ябедничать нехорошо, но склоняем к этому взрослых.

Харрисон не отвечает. Я знаю все, что он хочет сказать, но предпочитает молчать.

- Харрисон, все в порядке, - говорю я, спустя некоторое время. - Все будет в порядке. Это мой первый арест, не думаю, что мне много дадут...

Он качает головой.

- Это не нормально, Оуэн. Я говорил тебе прекратить это дерьмо целый год! Я знал, что в конце концов тебя арестуют. Я ненавижу быть тем, кто говорит «я же говорил», но, черт возьми, я говорил тебе миллион раз.

Вздыхаю. Я слишком устал, чтобы слушать его наставления. Встаю, оставив на столе чек на десять долларов, и ухожу.

Он прав, думаю я.

Он меня предупреждал. И не только он, я и сам твердил себе об этом намного дольше, чем Харрисон.

Глава 7

Оберн

- Вам налить еще?

Я улыбаюсь официантке и отвечаю: «Конечно», хотя знаю, что мне не нужна добавка. Мне нужно просто уйти, но небольшая частичка меня все еще надеется, что Лидия появится. Конечно же, она не забыла.

Я спорю сама с собой так оно или нет, печатая ей сообщение снова. Она опаздывает больше, чем на час, а я сижу здесь и трогательно жду, надеясь, что мне не придется уйти просто так.

Не то чтобы она первый человек, который меня бортанул. Это награда вручается Оуэну Мейсону Джентри.

Я должна была знать. Я должна была быть готовой к этому. Вся эта ночь с ним была слишком хороша, чтобы быть правдой, и тот факт, что я не слышала о нем целых три недели, только доказывает, что отказаться от парней - мое самое мудрое решение.

Хотя до сих пор остался осадок.

Чертовски больно, потому что, когда он вышел за мою дверь в четверг вечером, во мне поселилась надежда. Не только из-за встречи с ним. Я стала думать, что Техас не так уж плох.

Я позволила себе надеяться, что, возможно, на этот раз, все сложится в мою пользу, что моя карма даст слабину.

Больно осознавать, что он оказался полон дерьма, но то, что Лидия продинамила меня, еще больнее, чем это сделал Оуэн, потому что, по крайней мере, Оуэн не бросал меня в мой день рождения.

Как она могла забыть?

Я не буду плакать. Я не буду этого делать. Я пролила достаточно слез из-за этой женщины, и она больше не станет их причиной.

Официантка вернулась к столу, доливая мой напиток. Мой безалкогольный напиток.

Я пью жалкую содовую, сидя в одиночестве в ресторане, будучи брошенной во второй раз за этот месяц, и сейчас мой двадцать первый дня рождения.

- Принесите мне счет, - смиряюсь с судьбой я.

Официантка смотрит на меня с жалостью, оставив счет на столе. Я оплачиваю его и ухожу.

Я ненавижу, что мне до сих пор приходится проходить мимо его мастерской, по дороге из дома на работу. Или, в данном случае, по дороге из дома к брошенному состоянию.

Иногда, когда я вижу свет в его квартире на втором этаже, у меня возникает непреодолимое желание спалить это место.

На самом деле, нет, не так. Это слишком сурово. Я бы не сожгла его красивые картины. Только его.