Страница 53 из 59
Вскоре ему повезло — какой‑то лесной великан оставил приличных размеров пирамиду дерьма под деревом. В сортах фекалий Рогозин не разбирался, — лось это был, медведь или росомаха — переросток — он не имел ни малейшего понятия, но не все ли было равно? Главное — не человек. Он храбро наступил обеими ногами в кучу, потоптался. Немного подумав, превозмогая отвращение, запихал увесистый кусок дерьма в нижний карман энцефалитки и застегнул его на пуговицу. Вонища поднялась страшная, но Рогозин блаженно улыбался — за провал предательского пса теперь он был абсолютно спокоен.
— Так‑то, Атаска! — зло прихихикивая, бурчал себе под расквашенный нос Виктор: — Отыщи‑ка меня теперь!
Запах на какое‑то время отбил всякое желание завтракать и Рогозин этому обстоятельству немало порадовался. Одним простым действием он решил на какое‑то время сразу две серьезных проблемы: запутал преследователей и избавился от чувства голода — это ли не успех?
Гроза, которую он увидел вдалеке на рассвете, настигла его внезапно: сначала в спину ударили хлесткие струи дождя и лишь затем потемнело, завыл ветер и затрещали деревья. Рогозин свирепо чертыхнулся и на всякий случай перевесил свой карамультук стволом вниз, подумав, что если внутри окажется вода, то при таком калибре внутрь поместится поллитра — литр воды, который переть на себе совсем даже не хотелось — ведь сил осталось и без того немного.
Куртка мигом намокла, стало холодно.
Рогозин выскочил на открытый участок — на скалу над рекой и невольно присвистнул: насколько хватало дальности зрения, все небо с севера и запада было затянуто тучами, в которых то и дело вспыхивали молнии. Отчетливого грома пока еще слышно не было, так, едва различимый рокот — основная буря развернулась пока еще далеко. Но она непременно должна была настигнуть беглеца.
И здесь, на высоте, его взгляд невольно зацепился за какое‑то пока еще далекое пятнышко посреди потока на реке, еле различимое за все более плотной стеной дождя. Он протер глаза от капель воды, сложил руки козырьком над бровями и спустя минуту уверился в том, что по реке идет лодка. И этой лодкой кто‑то управляет — иначе она давно разбилась бы о выступающие из потока камни. К тому же, — сообразил Виктор чуть позже, — она шла против течения, порою сильно зарываясь носом в волны.
Рогозин поспешил вниз. Подворачивая ноги, царапая руки, прыгая там, где раньше не рискнул бы ни за что на свете совершать на скользком камне подобные кульбиты, он спешил так, словно от быстроты спуска теперь зависела его жизнь. Да, возможно, так оно и было — веры в то, что он, стопроцентный горожанин, сможет добраться до деревни, пройдя триста верст по тайге, у него не было совершенно. Все иллюзии насчет своих талантов рассеялись у Виктора уже давно — две недели назад, а последние события только подкрепили эту новую уверенность. Один в тайге он мог стать только кормом для местной живности.
Выскочив к ревущей реке из какой‑то расселины, Рогозин принялся истошно вопить, размахивая руками. Никакого смысла в его криках не было — он старался просто громко кричать, чтобы пробиться через шум дождя и уже приблизившихся громовых раскатов. Он еще не видел лодки, но по его расчётам она должна была появиться с минуты на минуту.
Плеснувшая в лицо волна заставила его отшатнуться, потерять равновесие и пребольно шлепнуться на задницу. Ружье при этом ударилось об локоть и Рогозин вспомнил о звуковой мощи его выстрела. Скинуть «Селезень» с плеча, упереть в колено и выжать спуск — было делом одной секунды. Грохнул выстрел и Рогозин, немного оглушенный, стал снова вглядываться в серую стену дождя.
Он вымок насквозь, чье‑то прежде сухое дерьмо, упрятанное в карман, тоже промокло, развалилось на куски и теперь стекало по куртке и штанам, превращая их в зловонные тряпки. Но Виктору на это было ровным счетом наплевать — не от опрятности в этот момент зависела его жизнь.
Когда из серости и мокрого, хлюпающего шума показался нос лодки, Рогозин едва не расплакался. Он очень хотел увидеть в посудине Юрика, но, честно сказать, был бы рад почти любому человеческому лицу.
И оно вскоре появилось: неубиваемый дядя Вася стоял на дне изрядно набравшей воды лодки, и изо всех сил подруливал веслом, иногда бросал его и принимался вычерпывать воду, второй рукой управляя мотором. Лодка шла трудно, сильно рыскала по курсу, но дядя Вася упрямо вел ее вперед. На секунду он оторвался от борьбы с потоком, перехватился, бросил весло вниз и показал Виктору рукой направление, выкрикнув:
— Туда иди! Иди! Туда! — он прокричал несколько раз, потому что первый крик был надежно скрыт прогремевшим громом. — Встретимся! Там! Туда иди! — пока он кричал, лодку немного повернуло и, пока она не встала поперек течения, дядя Вася вновь схватился за весло.
Рогозин радостно закивал, соглашаясь. Он сообразил, что если дядя Вася попытается подобрать его здесь, то, скорее всего, они останутся без лодки, ведь река буквально ополоумела: белая пена шипела на гребнях беспорядочных волн, поток убыстрился многократно, течение взбесилось и моталось от берега к берегу, казалось, даже рыбы не смогут выжить в этом грохочущем шейкере.
Рогозин полез вверх по мокрым скользким камням. Сколько времени он поднимался к вершине ему не запомнилось. Потом, наверху, лежа под разбитым молнией деревом, он восстанавливал дыхание, отирал от комьев грязи разбитые в кровь руки и радовался, что ни разу серьезно не сорвался.
Придя немного в себя, Рогозин вскочил и побежал. Со стороны, должно быть, это выглядело комично — ежесекундно оскальзываясь на размокшей сверху, но еще не превратившейся в сплошную грязь глине, он нелепо размахивал руками, пытаясь сохранить баланс, часто падал, но упрямо спешил.
Иногда удаляясь от берега, ведомый рельефом, по возвращении Рогозин всегда оглядывался окрест: не здесь ли причалил дядя Вася? Но того все не было и не было.
Когда уже Рогозин почти отчаялся догнать старика, под ногами вдруг заскрипел гравий. Не то чтобы он не попадался возле скал, но здесь он был удивительно однообразен — будто кто‑то калибровал камни. Только через минуту Виктор догадался, что уже какое‑то время бежит по какой‑то старой дороге, которая ведет его к берегу. И вскоре он действительно увидел реку и даже узнал место. Это была та самая пристань, которую Юрик назвал «сталинским лагерем».
Ее кривосбитые мостки теперь совсем завалились, надсадно скрипели под ударом каждой новой волны, грозясь рассыпаться, но на берегу теперь лежала лодка, а на черный штабель досок облокотился спиной изможденный дядя Вася. В руках он сжимал свой автомат с почему‑то остегнутым магазином.
Рогозин, собрав последние силы, подошел к старику, опустился перед ним на колени и обнял того за шею, всхлипывая слезливо.
— Да будет тебе, Витек, будет, — тяжело дыша, отстранил его дядя Вася. — Живы мы и ладно. Думать нужно.
Лицо дяди Васи было чем‑то исцарапано, рука повыше локтя обернута пропитанной кровью тряпкой и вид его совсем не был похож на того спасителя, каким увидел его Рогозин в своих представлениях о грядущей встрече.
Виктор ничего не мог сказать в ответ — в горле застрял неприятный комок и начисто лишил его возможности произносить слова. Рогозин кивнул, соглашаясь, что подумать было бы неплохо.
— Что‑то дерьмом медвежьим от тебя прет, хлопец, — поведя носом, недовольно сказал старик.
Ничего не говоря, Рогозин просто сел рядом.
По гнилым доскам барабанил дождь, и кроме этого стука не было слышно ничего, вокруг лил дождь и его полупрозрачная стена отлично укрывала все, что было дальше сотни шагов. Но впервые за долгие дни Рогозин чувствовал себя счастливым.
— Сейчас, Витек, передохну немного, пойдем с тобой, — неожиданно произнес старик.
— Куда пойдем? — Рогозин рассчитывал, что дальше он поплывут на лодке.
— На объект, дурилка, — ответил дядя Вася. — Иначе скоро в рыб превратимся. Мне — от жабры совсем ни к чему. А там тепло, сухо. Аптечка есть и кое — какие продукты. НЗ. Как раз для нашей ситуации. По реке сейчас идти все равно нельзя, дальше пороги, побьемся. Так что, путь у нас с тобой один.