Что делать?

Авдееву не хватает понимания того, каковы "понятия о жизни истинно современных людей", и творческий успех возможен для писателя только в том случае, "если убедится, что мысль и содержание даются не безотчетною сантиментальностью, а мышлением".

Подобная суровая характеристика принципиально отличалась от оценок романа Авдеева со стороны "эстетической" критики и, по сути, была направлена против последней. В 1852 году Дудышкин в "Отечественных записках" очень одобрительно писал о "Тамарине" Авдеева и особенно об одном из персонажей романа.

И хотя в этой ранней критической работе Чернышевский еще не выделяет гоголевскую традицию как особую и самую плодотворную, в контексте статьи предостережение против идиллического повествования ("розового колорита") у Авдеева, антигоголевского по своей природе, выступает прежде всего как стремление ориентировать писателя на трезвую и беспощадную правду автора "Ревизора" и "Мертвых душ".

Такова же основная литературно-эстетическая идея статьи Чернышевского о романе Евгении Тур "Три поры жизни". Более резко, чем в статье об Авдееве, высказывается критик здесь об эстетических последствиях бессодержательного сочинительства. Повествовательная манера в романе отличается странной экзальтированностью, аффектацией, и потому в нем нет "ни правдоподобия в характерах, ни вероятности в ходе событий". Отсутствие глубокой мысли в романе оборачивается не реалистичностью стиля, а, по существу, антихудожественностью.

Этот суровый отзыв Чернышевского оказался пророческим, точно определив цену литературной деятельности Е. Тур в будущем: известно, что ее повести "Старушка" и "На рубеже", опубликованные в 1856–1857 годах, встретили почти всеобщее неодобрение, и писательница отказалась от художественного творчества.

Очень сурово отнесся Чернышевский и к пьесе Островского "Бедность не порок".

Критик был согласен с общей очень высокой оценкой комедии Островского "Свои люди — сочтемся", появившейся в 1850 году. Но пьесу "Бедность не порок" он воспринял как свидетельство падения таланта драматурга.

Слабость пьесы он увидел в "апотеозе старинного быта", "приторном прикрашиванье того, что не может и не должно быть прикрашиваемо".

Опасаясь возможных упреков в идеологической пристрастности своего анализа, критик заявляет, что он говорит не о намерении автора пьесы, а об исполнении, то есть о художественных достоинствах, которые в данном случае невелики: автор написал "не художественное целое, а что-то сшитое из разных лоскутков на живую нитку". Критик видит в комедии "ряд несвязных и ненужных эпизодов, монологов и повествований", хотя само намерение представить в пьесе всякого рода святочные вечера с загадками и переодеваниями не вызывает его возражений.

Речь идет об одних композиционных просчетах в пьесе, но внимательному читателю ясно, что ненужные сцены и монологи — от стремления драматурга с их помощью идеализировать определенные стороны жизни, идеализировать патриархальный купеческий быт, где якобы царят всепрощение и высокая нравственность. Идеализация была в некотором смысле программной для Островского, о чем говорят его критические выступления (в том числе, кстати, о Е. Тур.) в журнале "Москвитянин" незадолго (в 1850–1851 гг.) до создания "Бедности не порок".

В целом же славянофильское направление в критике и литературе противостояло "натуральной", гоголевской школе, далекой от какой бы то ни было идеализации действительности. Отсюда — полное сочувствие "эстетической" критики (Дружинин, Дудышкин) славянофильской тенденции у Островского.

Последнее обстоятельство объясняет резкое неприятие пьесы Островского со стороны Чернышевского, тем самым объективно защищавшего гоголевскую школу.

Другая причина гораздо более резкого отзыва об этой пьесе по сравнению со статьей об Авдееве сформулирована в статье "Об искренности в критике". "Каждый согласится, — пишет Чернышевский, — что справедливость и польза литературы выше личных ощущений писателя. А жар нападения должен быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе влияния, на которые вы нападаете", — а влияние Островского на публику несравненно выше влияния Авдеева и Евг. Тур.

В конце статьи критик высказался оптимистически относительно такого "прекрасного дарования", как Островский. Известно, что дальнейший творческий путь драматурга подтвердил надежды Чернышевского (уже в 1857 г. он будет приветствовать пьесу "Доходное место"). Критическое выступление Чернышевского в один из переломных моментов несомненно сыграло положительную роль в развитии драматургического искусства Островского.

Но литературно-критическая позиция молодого Чернышевского имела некоторую теоретическую слабость, породившую известную необъективность в конкретной характеристике им "Бедности не порок".

Слабость эта — философско-эстетическая, и связана она с трактовкой Чернышевским художественного образа. В своей диссертации он недооценил обобщающую природу художественного образа. "Образ в поэтическом произведении… — это не более как бледный и общий, неопределенный намек на действительность", — писал он. Это одно из последствий не вполне диалектической постановки вопроса в диссертации о том, что выше: действительность или искусство.

Указанная концепция побуждала Чернышевского подчас видеть в художественном образе простое воплощение авторской идеи — на самом же деле образ шире ее, и чем крупнее писатель, тем значительнее обобщающая функция художественного образа. Осознание этого придет к Чернышевскому позднее, а пока он не смог увидеть того, что в пьесе выдающегося драматурга содержание образов отнюдь не сводится к славянофильским или иным идеям автора и что в них заключена, как часто и бывает в большом искусстве, немалая художественная правда.

В статье "Об искренности в критике" Чернышевский сказал о том, что центральный персонаж пьесы — Любим Торцов — реалистичен, "верен действительности", но теоретических выводов из этого наблюдения не сделал. Он не допустил возможности, что слабая и неубедительная "общая идея" пьесы могла бы быть хотя бы отчасти опровергнута в ходе всего драматургического повествования.

Впоследствии, во второй половине 50-х годов, когда Чернышевский вместе с Добролюбовым будет разрабатывать принципы "реальной критики", то есть рассматривать прежде всего внутреннюю логику художественного произведения, "правду характеров", а не теоретические идеи автора, он продемонстрирует полную объективность своих критических оценок.

Она была, разумеется, и в ранних критических выступлениях — особенно в оценках творчества Авдеева и Е. Тур. Указывая же на теоретический просчет критика, не забудем, что Чернышевский отвергал "общие идеи" и отдельные мотивы в произведениях, не отвечавшие главному, критическому пафосу русской литературы, высшим выражением которого было творчество Гоголя.

Однако борьба за гоголевское направление в литературе и противопоставление его пушкинскому таила в себе немалые опасности. Ведь, кажется, только один Тургенев полагал тогда, что современной литературе необходимо усваивать в одинаковой мере опыт и Пушкина и Гоголя, критики же обоих лагерей были крайне односторонни в своих оценках.

Не избежал односторонности и Чернышевский, в частности, в оценке Пушкина. В обширной статье о сочинениях Пушкина, изданных Анненковым в 1855 году, Чернышевский стремится подчеркнуть богатство содержания в произведениях великого поэта. Он говорит о том, что в них "каждая страница… кипит умом". В статье "Сочинения А. С. Пушкина" можно прочитать: "Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти еще приготовляется Пушкиным". Пушкин — "отец нашей поэзии". Говоря так, Чернышевский имеет в виду прежде, всего заслуги поэта в создании национальной художественной формы, без которой дальше не могла развиваться русская литература. Благодаря Пушкину возникла такая художественность, которая, по словам Чернышевского, "составляет не одну оболочку, а зерно и оболочку вместе". В этом нуждалась и русская литература.