Гарсиа Лорка

Рос, конечно, и театральный профессионализм Лорки. Благодаря ему Лорка получил весьма заманчивое предложение, о котором он написал в письме одному молодому гренадцу Эдуардо Родригесу Вальдивиесо (тот одно время относился к числу его друзей): «Я много работал, и сейчас берусь за работу с новой силой, так как мне предлагают ни много ни мало как должность художественного руководителя Национального лирического театра, но я боюсь, что не смогу ее принять». Этот театр был создан как раз в том 1932 году по инициативе правительства республики, с той же целью и в том же духе, что и уже созданная Педагогическая миссия, — культурного развития страны. Руководство культурным центром было доверено режиссеру и драматургу Киприано Ривасу Черифу, который доводился родственником премьер-министру Испанской республики Мануэлю Асанья, чем, возможно, и объяснялось получение им этой ответственной должности. Когда Киприано подал в отставку, предполагалось, что Лорка, бывший его другом, заменит его на этом посту. Правая пресса уже заранее обеспокоилась по этому поводу — и напрасно. До сих пор так и осталось неизвестным, предназначался ли этот пост для Лорки и был ли отказ с его стороны. Известно только, что у поэта хватало забот с его театром «Ла Баррака» и что 21 августа того же 1932 года он отправился с ним в турне по стране.

Турне проходило в основном на севере страны: в Галиции, Коронье, Виго, Понтеведре и Сантьяго-де-Компостела, затем в нескольких городках, затем в Астурии — Овьедо, Канга-де-Онис — и наконец, перед возвращением, в начале октября — в направлении Гренады, чтобы отметить там четырехсотлетие основания университета. В Гренаде Лорка с товарищами дал там представление кальдероновской пьесы «Жизнь — это сон», которая всегда была «коньком» его труппы, — оно проходило в чудесном патио «Corral del Carbon» при театре Изабеллы Католической. Это было особое место для Федерико — и он не преминул сказать публике в своей вступительной речи (это стало у него правилом с первых дней существования его театра), что именно здесь он испытал свои первые театральные волнения. На следующий день труппа представила еще один свой «гвоздь программы» — интермедии Сервантеса, на сей раз во дворе Санто-Доминго, бывшей артиллерийской казармы, и перед более простой публикой: в первый ряд он с почетом усадил старую служанку своей семьи — ту самую, которую любил больше всех; это ее резкие и сочные высказывания нередко звучат в его пьесах «Йерма», «Донья Росита», «Дом Бернарды Альбы».

По возвращении в Мадрид труппа дала 19 октября представление «Жизнь — это сон» на сцене «Teatro Espanol», который тогда хранил — и сохранит еще надолго — верность классическим традициям. Это был момент славы и официального признания, так как на спектакле присутствовали самые высокопоставленные лица: президент республики Нисето Алькала-Самора, премьер-министр Мануэль Асанья, председатель кортесов (парламента) Хулиан Бестейро и многие министры, среди которых был, конечно, давний друг и покровитель Лорки — Фернандо де лос Риос. Естественно, представление прошло на подъеме, и руководителю труппы была устроена овация, отмеченная прессой. Однако не всей прессой: только потому, что на спектакле присутствовали первые лица республики и возносились хвалы Лорке со стороны демократических кругов, — правые увидели в классическом спектакле подтверждение того, что «всё это затеяно марксистами», «евреями», «коммунистами», и пригрозили всей Испании пришествием «красных» и скорой революцией. Это была подготовка почвы для готовящегося государственного переворота: его первые ласточки дали о себе знать волнениями в Севилье, организованными генералом Сан-Хурхо, коллегой и сообщником генерала Франко, который затаился до поры, выжидая благоприятного момента, чтобы начать действовать.

Затрагивало ли всё это непосредственно Лорку? Не слишком и не всерьез. Конечно, он ставил свою подпись под различными манифестами и симпатизировал некоторым антифашистским объединениям вроде «Ассоциации друзей Советского Союза», но он не собирался рисковать собой, выступая на митингах, и тем более — вступать в какие-либо партии, как это сделал его коллега Рафаэль Альберти, который почти сразу стал членом коммунистической партии. Журналисту, который расспрашивал Лорку о его политических убеждениях и упомянул о вступлении Альберти в коммунистическую партию, поэт ответил, что художник должен оставаться вне партий и быть «анархистом». Он и не подозревал, что анархизм в Испании тоже вскоре станет партией, как и все прочие, и пропитается догматизмом и сектантским духом. Лорка сказал тогда, что поэт — лишь тот, кто «слышит голоса». Это три голоса: первый — голос смерти, второй — любви и третий — искусства. По сути дела, так он дал определение собственному театру.

Федерико всегда был очень далек от политических баталий, а сейчас он весь без остатка был поглощен своей театральной деятельностью. А также своей личной жизнью, хотя о ней трудно судить, поскольку Федерико всегда был очень сдержан на этот счет. Молодой каталонский поэт Жозеп Фойкс (он вскоре станет одним из ведущих сюрреалистических поэтов Каталонии) присутствовал на одной из лекций Лорки в Барселоне, в отеле «Риц», где Федерико вспоминал о своем пребывании в Нью-Йорке и читал отдельные страницы из своего «Поэта в Нью-Йорке», — но всё, что он запомнил, — это что Федерико был там в компании некоего неизвестного ему молодого человека в красных ботинках. Учитывая уровень подобных рассуждений, можно не удивляться тому, что в послевоенном Париже какой-нибудь Аррабаль шокировал благопристойных испанцев лишь тем, что ходил в экстравагантной одежде кричащего красного или пурпурного цвета.

Итак, всё время Федерико было отдано театру «Ла Баррака», сочинительству и лекциям, которые ему всё более нравилось читать. По сути дела, его театр и его лекции — это почти одно и то же. Каждую беседу Федерико оформлял как мизансцену и сдабривал актерской игрой. Более того, он использовал в них даже музыку: с удовольствием садился за пианино и исполнял то или иное место из колыбельной песни, о которой он только что говорил в своей лекции. В Понтеведре и в Луго он прочел содержательную лекцию о Мари Бланшар, недавно умершей парижской художнице; в мадридском «Атенео» 1 июня 1932 года был организован вечер ее памяти, на котором Федерико прочел посвященные ей строки с явно выраженными в них феминистскими настроениями; эти же мысли получили дальнейшее развитие в лекции, данной им в Галиции. Нет, утверждал он, далеко не все женщины «склочницы или дуры», как говорится иногда в Гренаде. Они способны к творчеству так же, как мужчины. Творец и творчество не имеют пола.

В Барселоне Лорка делал упор на своего «Поэта в Нью-Йорке», в Вальядолиде он читал свою «Оду Уолту Уитмену». Федерико настолько любил сцену, что ни на минуту не задумался, когда нужно было помочь выступить коллеге Рафаэлю Альберти: 6 мая 1933 года тот читал в «Театро Эспаньоль» в Мадриде свою лекцию «Народная поэзия в испанской лирике» (через 50 лет он прочтет почти ту же самую лекцию во время своего последнего турне, когда они вместе с актрисой Нурией Эсперт с потрясающим мастерством и блеском произнесут самые прекрасные стихи испанской словесности, и их турне выйдет за пределы Испании и пройдет по всей Франции — вплоть до такого маленького университетского городка, как Ренн). Альберти, поэт из Кадикса, попросил певицу Энкарнасьон Лопес, Архентиниту, сопровождать его лекцию пением, и Федерико с радостью берется аккомпанировать ей на пианино. Можно удивиться тому, что он нисколько не смущался, охотно выступая во второстепенной роли аккомпаниатора при молодом поэте и известной певице, если не принимать во внимание его натуру — щедрую и великую в скромности и бескорыстии. В противоположность тому, что о нем иногда говорили, он никогда не тянул одеяло на себя и не стремился сфокусировать огни рампы на себе единственном.

Таким же бескорыстием был отмечен пробудившийся в Федерико интерес к галицийскому языку и поэзии. В 1931 году он познакомился в Мадриде с молодым интеллектуалом Эрнесто Гуэрра де Калем — горячим защитником галицийского языка и культуры. Имперская Испания всегда стремилась задушить региональные культуры, особенно каталонскую, но результат зачастую бывал обратный: так, с установлением франкизма в стране регионализм (впрочем, это слишком бледное слово — для обозначения тех мощных движений по возрождению национального самосознания в областях Испании) стал набирать силу и процветал вплоть до смерти диктатора в 1975 году.