Под-Московье

Утром, во время завтрака, Нюта вдруг заметила необычную женщину, резко отличающуюся внешним видом от всех прочих обитательниц станции, которая, стоя рядом со входом в столовую, внимательно смотрела на нее. Видимо, она очень любила все черное: на ней было длинное черное платье, похожее на халат, расшитый какими-то бусинами, тоже черными, но блестящими, и изящные черные туфли вроде тех, что нашла Крыся, но без каблука. Черные гладкие волосы женщины блестели, а черные глаза смотрели ласково. Нюта подумала, что рядом с такой красавицей даже жеманная Лола почувствовала бы себя тем самым гадким утенком из сказки. Что уж говорить о ней самой, облаченной в старую и явно великоватую ей кожаную куртку, неопределенного цвета мужскую рубаху и такие же брюки с обрезанными штанинами, подаренные сердобольными анархистами и кое-как ушитые под ее отнюдь не мужскую комплекцию? К тому же девушка только сейчас осознала, что костюм давно уже не мешало бы постирать.

Поняв, что ее заметили, красавица улыбнулась и поманила Нюту к себе. Медленно отставив кружку, из которой она успела глотнуть всего пару раз, девушка встала и направилась к выходу. Попутно она отметила, что остальные женщины в столовой как-то неприязненно притихли — они явно знали любительницу черного, но ее появление восторга у них не вызвало. «Началось!» — подумала Нюта и порадовалась, что утром успела незаметно вытащить из рюкзака нож и сунуть его за подкладку куртки так, чтобы при необходимости можно было быстро достать.

— Пойдем со мной, дитя мое. Надо поговорить, — сказала женщина и величаво пошла впереди, даже ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, идет ли за ней Нюта. Впрочем, та и не думала противиться.

Против всех ожиданий, женщина привела Нюту не в Комендатуру, а в небольшую палатку, на полу которой лежал узорчатый коврик, а поверх него — два добротных спальных мешка и подушка. Еще Нюта успела заметить несколько потрепанных книг, красивую деревянную шкатулку с резной крышкой и овальное зеркало. Но главное, теперь можно было как следует рассмотреть саму женщину, усевшуюся напротив Нюты. Оказалось, что она не так уж молода, но в полутьме палатки трудно было определить, сколько ей лет. К тому же здесь, в метро, многое зависело от того, какую жизнь ведет человек. Женщины старились раньше, и двадцатилетняя могла выглядеть на все пятьдесят. И все же, несмотря на ухоженность, Нюта решила, что хозяйке палатки лет сорок, а может, даже больше.

— Я знаю, ты Нюта, — сказала женщина. — А меня зовут Мура.

«Никогда не встречала такого странного имени», — подумала Нюта, но прежде, чем она успела открыть рот, в палатку заглянул какой-то мужчина. В отличие от хозяйки, он был одет подчеркнуто просто — в выцветшую черную футболку с каким-то рисунком и штаны в обтяжку. Но простая одежда лишь подчеркивала его стройную мускулистую фигуру, необычайно выразительное породистое лицо, огромные серые глаза чуть навыкате и светлые волосы до плеч, уже заметно тронутые сединой. Кого-то он Нюте смутно напомнил, но кого именно, она сообразить не успела. Мужчина как-то странно, очень внимательно посмотрел на девушку.

— Это Вэл, — представила его Мура. — Вэл, познакомься, наша гостья Нюта.

Мужчина кивнул, и у Нюты почему-то возникло ощущение, что он, равно как и красавица, уже что-то о ней знает.

— Нам с Нютой предстоит серьезный разговор, — сказала Мура, заметив ее замешательство, — так что не смущай ребенка своим брутальным видом, а лучше принеси нам чая.

Вэл снова кивнул и исчез, а Мура стала расспрашивать Нюту, откуда она родом и как сюда попала. Странно, но ее вопросы вовсе не выглядели бестактными или назойливыми, наоборот, Нюте было приятно, что кто-то проявляет к ней такое искреннее участие. Она и сама не заметила, как у нее в руках появилась кружка с дымящимся чаем, а Вэл снова ушел, прежде чем Нюта успела его поблагодарить. Впрочем, она не сильно расстроилась: в присутствии этого красавца, который был даже эффектнее Кирилла, ей было неловко вдвойне, словно гадкому утенку в лебединой стае.

Сначала Нюта рассказала Муре про Сокол и про Веру, потом про анархистов и расставание с Крысей, потом — вкратце — о путешествии по поверхности. Женщина то и дело ахала, всплескивала руками и переспрашивала в особенно напряженных местах. И Нюта вдруг разрыдалась и рассказала ей все с самого начала — и про Верховного, и про бабу Зою, и про бегство со Спартака, умолчав лишь про мать, оставшуюся на Беговой, и про то, что они с Крысей убили человека. Зато как ее нашли в туннеле и постоянно этим попрекали, подозревая неизвестно в чем, скрывать не стала. Мура пыталась задавать наводящие вопросы о том, как Нюта вообще в этом туннеле оказалась, но девушка отвечала очень уклончиво, ссылаясь на малый возраст и плохую память. В итоге у женщины сложилось впечатление, что маленькая Нюта просто заблудилась и отстала от своих.

Как бы там ни было, Мура не стремилась выпытать все до малейших подробностей. Она сидела и гладила Нюту по волосам, а та плакала у нее на коленях. Мура что-то говорила над ней, причитала, и Нюте казалось, что она опять возле любимой бабы Зои, поэтому она не сразу осознала, что именно все время повторяет эта женщина в черном:

— Бедное мое дитя, если бы я только знала! Сколько ты пережила! И надо же было такому случиться! Теперь из-за этой идиотки Коры заварилась такая каша…

Нюта еще ничего толком не поняла, но сразу почувствовала, что сейчас начнется самое интересное. Она отстранилась от женщины в черном, вытерла слезы рукавом рубахи и снова превратилась в сосредоточенного, настороженного зверька. Через мгновение напротив Муры сидел уже не рыдающий ребенок, а собранная и весьма решительно настроенная молодая женщина.

— Я же не дура, я чувствую, что вокруг меня происходит что-то странное, — произнесла она. — Пожалуйста, расскажите мне все.

И Мура принялась рассказывать.

Оказывается, здесь уже давно, хотя и считалось, что правила для всех едины, негласно существовали два клана. Членов одного из них называли муравьями, хотя на самом деле живого муравья уже лет двадцать никто не видел. Разве что сталкеры рассказывали о гигантских насекомых, иногда встречавшихся на поверхности, но муравьи-то были или нет — поди, спроси у них…

Мура пояснила специально для Нюты, что муравьи — очень общественные насекомые, они возводят свои жилища коллективно, и каждый из них понимает — его жизнь ничто по сравнению с жизнью коллектива. То есть, не понимает, конечно, мозгов-то у него нет, но такая программа в него самой природой заложена. В случае опасности муравьи первым делом кидаются спасать самое ценное — своих личинок. Муравьи целыми днями трудятся ради родного муравейника, летом делают запасы на зиму, и у них существует четкая иерархия.

Соответственно, члены клана муравьев тоже считают, что все равны, — ну, как и красные. Конфедерация 1905 года изначально была построена на этих принципах. Муравьи считают, что их главная задача — всячески способствовать благоденствию и укреплению станции и заводить как можно больше детей, чтобы род человеческий не иссяк. При этом муравьи невежественны, и их интересуют только те знания, которые могут непосредственно пригодиться на практике. Сами же они считают это своим достоинством и нетерпимо относятся к инакомыслящим.

А другой клан как раз и составили инакомыслящие, называющие себя индиго. Собственно, в клан они объединились вынужденно, чтобы как-то противостоять агрессивности муравьев, потому что сами вовсе не склонны были к коллективизму. Каждый из членов этого клана отличался какими-нибудь уникальными способностями, и они считали, что негоже им губить свои таланты однообразным трудом. Здесь во главу угла ставилась личность, а не коллективные интересы. И, конечно, в суровых условиях метро муравьи давно нашли бы способ разделаться с изгоями, но все оказалось не так просто: таланты индиго иногда очень пригождались всему станционному социуму. Те, смекнув это, пытались зарабатывать себе на жизнь своими способностями, хотя в целом им приходилось трудно — чаще всего у самих муравьев еле хватало еды и предметов первой необходимости, к тому же, как и все ограниченные люди, они были скуповаты, подозрительны и хотели точно знать, за что платят. Понятное дело, что ни о какой приязни или даже простых добрососедских отношениях между кланами речи идти не могло: муравьи ненавидели отщепенцев за то, что те не желают пачкать руки тяжелой черной работой, а те презирали их за невежество и косность. Муравьи, чаще всего, вели оседлый образ жизни, за пределы своей станции если и выбирались, то редко и неохотно. Люди клана индиго, наоборот, при первой возможности отправлялись путешествовать, чтобы узнать что-нибудь новое и подзаработать на других станциях. У них были знакомые почти везде, и не только на близлежащих станциях, но и, по слухам, даже на Красной ветке и в Четвертом Рейхе.