Исступление

Частенько, покряхтывая и похихикивая, Рожнов говорил людям откровенные мерзости и оскорбления, и Всевлада поражалась, почему же никто до сих пор ни разу не набил ему морды. Мудаковатость Поликарпа Омарыча особенно ярко проявлялась в том, что он с нескрываемым удовольствием позволял себе сальные шуточки, непристойные намёки и унизительные высказывания, направленные как на женскую, так иногда и на мужскую части аудитории. Похоже, он был уверен в своей обязанности непременно оттрахать всем присутствующим хотя бы мозг, раз уж сами они были недосягаемы. Во всяком случае, жертвы и просто свидетели его «обличительных» тирад долго потом ходили злые и чувствовали себя будто перемазанными в чём-то липучем и вонючем. Поликарп же Омарыч был в восторге от своей персоны и ходил вразвалочку, заложив ручонки за спину и выпятив брюхо и слюнявую нижнюю губу — в общем, всем своим видом показывал, что жизнь у него удалась. Рожнов, например, обожал слово «штаны». Очень он любил порассуждать о штанах вообще и своих в частности, то и дело позволяя себе высказывания в духе: «Во понаписал! Думает он так! А если я подумаю, что мне можно снять штаны и плясать, я должен об этом в газете напечатать?», «А вот представьте себе, что я пришёл на работу без штанов...», «Что значит, я сам сказал так переписать? А если я вам скажу штаны снять, вы что станете делать?» и тому подобное. Памятуя о внешнем облике Рожнова и обладая мало-мальски живым воображением, недолго было потерять аппетит. Вероятно, Поликарпу Омарычу чего-то не хватало в жизни, но это, по глубокому убеждению Влады, вовсе не должно бы было быть проблемой всей редакции!

Нет нужды и упоминать, что, как все ничтожества, Рожнов был женоненавистником, ведь обидеть женщину — самый лёгкий и безопасный способ самоутвердиться (конечно, если эта женщина не Всевлада Строгова: в этом случае все усилия могут привести к прямо противоположному результату). Его страстью было рассуждать о неуместности присутствующих особ, коие, дескать, лезут не в своё дело, и только зря занимают рабочие места, пренебрегая обязанностью непрерывно рожать детей, с чем мужики и то справились бы лучше. Он постоянно утверждал противоречащие друг другу вещи, выдавая их за неопровержимо доказанные разными науками факты. Сегодня женщины-де живут исключительно эмоциями и совершенно не способны мыслить, завтра они, оказывается, расчётливы и совершенно бесчувственны. Сначала женщины жили фантазиями, потом выяснилось, что у них полностью отсутствует воображение. То ли женщины слишком послушны и не могут ни в чём отступить от общепринятых правил, то ли они, наоборот, совершенно безнравственны и беспринципны, а потому требуют неусыпного контроля. То они витают в облаках, погружённые в романтический бред, и лишены житейской мудрости и здравого смысла, то вдруг они, оказывается, ближе к животным, сугубо практичны, приземлённы и неспособны к возвышенному. В общем, что требовалось для написания конкретной статьи, того у женщин, как назло, и не было, что тут поделаешь.

Когда не переходил на личности, а разглагольствовал на отвлечённые темы, Рожнов всё равно умудрялся глубоко возмутить половину вынужденных это слушать. Он ведь сам не свой был понасмехаться над чужим мировоззрением, обругать какое-нибудь произведение искусства, высмеять научное открытие, смешать с дерьмом какого-нибудь прославившегося деятеля, в независимости от того, что тот создал, в каком веке умер и насколько далеко до него самому Омарычу. Главред любил также высказаться о том, что все люди, чей образ жизни, убеждения, вкусы, профессия, манера одеваться, внешние данные и строение организма были по каким-то причинам непонятны и угрожающи для Рожнова, а следовательно, «аморальны» — будь то люди любой другой расы или сексуальной ориентации, представители молодёжных субкультур, деятели искусства, учёные и исследователи, защитники бездомных животных, свободолюбивые романтики, люди, имеющие проблемы со здоровьем — психическим и обычным, женщины вообще в принципе, а уж особенно замешанные в чём-то из перечисленного, — на самом деле вовсе не являются людьми, и хорошо бы уже решить, истребить ли их совсем, причесать и отформатировать или же держать взаперти и избивать плетьми для профилактики. А уж что до нынешнего поколения, так в нём все, как один, идиоты, и разум у человека давно атрофировался (при этом Рожнов не мог уточнить, когда же именно этот разум, по его мнению, ещё был). Современные музыканты и художники все сплошь бездарности, да и вообще половину людей неплохо бы расстрелять, потому что кругом «сплошные педики и феминистки», а некоторые даже меняют пол, и цивилизованное человечество скоро вымрет (разумеется, если его расстрелять, оно не вымрет, и всё это будет очень цивилизованно). Как ни странно, Рожнов вовсе не был религиозным фанатиком, однако это не мешало ему периодически выдавать непонятно где нахватанные и вырванные из контекста особенно страшные цитаты всяческих священных книг, утверждая их неоспоримость и мудрость. Разумеется, только тогда, когда это помогало лишний раз унизить кого-нибудь.

Тем удивительнее для Строговой было ангельское терпение сотрудников и целостность черепных костей Рожнова. Она считала, что давно было пора всем коллективом устроить ему тёмную или же просто подать в суд. Но журналисты поддерживали её подстрекательства к бунту, жаловались друг другу на Рожнова и посмеивались над ним исключительно в его отсутствие. На следующем же собрании повторялось всё то же самое: все выслушивали гадости в свой адрес и в адрес всего человечества, пытаясь возражать и оправдываться, а Рожнов особенно радовался, когда ему удавалось довести кого-нибудь до слёз. Статьи, конечно, в итоге выходили, но в таком зацензуренном виде, что какой-нибудь автор периодически скупал весь тираж, чтобы никто случайно не наткнулся на изуродованную статью, подписанную его фамилией. Влада подозревала, что журнал и держится-то до сих пор исключительно благодаря этим случаям, потому что она и представить не могла, кому придёт в голову покупать такую чушь. Ещё Рожнов очень любил спрашивать: "Да что вы меня так боитесь-то?" или "А своя голова у вас есть на плечах, или вы способны только мне подчиняться?", упорно выдавая желаемое за действительное. Кроме того, он имел обыкновение задавать вопросы, состоящие из несвязанных по смыслу слов, а затем долго и пренебрежительно распространяться об интеллекте того, кто не мог на них ответить, а ещё переиначивать и извращать слова собеседника так, чтобы выставить его зависимым от воли Рожнова идиотом, и выкидывать прочие коленца. Он старался прижиматься вплотную к собеседнику, заглядывая ему в глаза и ДЫША на него, а когда тот шарахался, радостно заявлял, что тот его боится, и доказать обратное было уже нереально. Рожнов мог заявить, мол: "Вот видите! Вам самому не нравится, что вы написали!", хотя было вполне очевидно, что позеленение лица вызвано не статьёй, а наружностью и запахом Рожнова.

Вот так журнал и превратился в жалкую газетёнку, которую разумные люди не покупали. Редакция представляла собой небольшое тоталитарное государство имени П.О. Рожнова, а зарплата ничего из себя не представляла — по-крайней мере, примерно так представляла себе ситуацию Всевлада Строгова. По мнению Влады, таких Рожновых хотя бы из принципа следовало ставить на место, ибо никто не обязан выслушивать и терпеть оскорбления. Она была твёрдо уверена, что нельзя допускать психологический садизм только потому, что он менее заметен, чем физический. Будучи человеком гордым, гневливым и независимым, к тому же обладая не в меру обострённым чувством справедливости, она всеми фибрами души презирала это жалкое существо и считала своим долгом избавить угнетённый народ редакции от его гнусного самоуправства и даже весь мир от его оскорбительного присутствия. Ибо ей встречались всякие гады, но Рожнов собрал в себе всю гадость от них всех, все те качества, которые она считала не имеющими права на существование, он был живым и самым жалким воплощением Вселенского Мудачества.