Токсичная кровь

— Прессе рот не заткнешь! — неожиданно высказал свое мнение старик Храмов. — Пятая власть! Слава богу, прошли те времена, когда нам рты затыкали. Сегодня мы имеем право открыто заявлять об имеющихся недостатках и творящихся безобразиях!

— Скажите, а поснимать вас я немного могу? — спросил я, обращаясь ко всем присутствующим.

— Давай, коли надо…

— А что, снимай, язви их в душу…

— Только ракурс возьми… какой-нибудь, получше…

В следующей палате лежали тяжелые больные. Под одной из коек убирала грязновато-коричневую поносную лужицу женщина в белом халате, совсем не похожая на нянечку или медсестру. Очевидно, это была супруга больного мужчины, лежавшего с закрытыми глазами в синих ободках и судорожно хватавшего ртом воздух. Приставать с расспросами к этой женщине я не стал: ей хватает забот и без меня…

Другому больному, пузатому мужчине с клочками пушистых волос на шишковатой голове, меняли постельное белье. Две женщины сначала поворачивали его на один бок, потом на другой, вытаскивая из-под него промокшую простыню. Новую стелили так же. Мужчина пучил глаза, полные тоски и стыда, и пытался хоть как-то помочь женщинам, но у него ничего не получалось: телом своим он практически не владел.

Третий больной, у которого посетителей не было, то ли спал, то ли пребывал в полном беспамятстве. Линолеум под его койкой был весь в грязных разводах. В общем, запашок в палате стоял еще тот.

Но что делать, работа!

Поговорить мне удалось только с четвертым больным в палате. Звали его Геннадием Васильевичем Бабушкиным. Проживал он, естественно, в Измайлове, на одной из Парковых улиц, и работал на «Мосфильме» декоратором. Рядом на его койке сидел его брат, Елизар Васильевич Бабушкин, администратор съемочной площадки. Оба брата ужинали вчера дома остатками борща, только Геннадий Васильевич ел борщ со сметаной, а Елизар Васильевич — без оной.

— Скрутило разом, — поведал мне свою незамысловатую историю Геннадий Васильевич. — После того как я седьмой раз побывал в туалете и понял, что со мной чего-то не то, брат вызвал «Скорую». Никогда так еще… не поносил. Знаете, а это, оказывается, еще хуже зубной боли. Ее еще как-то можно забить таблетками, настоями, водкой, наконец. Понос перебить, увы, ничем нельзя. А если еще такое случится не дома, а где-нибудь в дороге, например, в поезде, то это самая настоящая беда!

— А больных из соседней палаты вы видели? — спросил я.

— Да, видел, — ответил Геннадий Васильевич.

— А знаете кого-нибудь из них?

— Нет, никого не знаю. Даже не встречал.

— Значит, вы грешите на сметану?

— А больше грешить не на что. Возможно, испортилась, какая жара стояла! Думаете, у хозяина магазина рука поднимется, чтобы ее выбросить? Ни за что! Он лучше втихую кому-нибудь ее впарит! Все остальное мы с братом ели одинаковое: борщ, хлеб… Помидоры мясистые были, очень хорошие… Чай пили с печеньем. Единственная разница — сметана. Елизар просто забыл про нее и не положил в суп. Тем и спасся. А то сейчас лежал бы здесь, со мной на пару.

Его брат лишь грустно качнул головой.

— А где вы покупали сметану? — задал я новый вопрос.

— В продуктовом магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре, — охотно ответил Геннадий Васильевич. — Там всегда все свежее…

— Спасибо. А можно, я вас сниму?

— Зачем? — подозрительно посмотрел на меня Геннадий Васильевич.

— По заданию своего начальства я веду журналистское расследование группового отравления жителей Измайлова, — пояснил я. — Поэтому видео— и фотоматериалы — это уже документы.

— Валяйте, — великодушно разрешил Бабушкин.

Затем я посетил еще одну палату, где лежало пятеро отравившихся. Мидий в ресторане «Тонкая штучка» никто из них не ел. Но вот один из больных по имени Марс Рафкатович Хамитов с улицы Константина Федина, как он сам мне поведал, откушал на ужин жареных грибов со сметаной. И через полчаса стал уже беспрестанно бегать в то заведение, куда и короли с царями пешком ходят. А потом тошнота, рвота, головокружение, учащенное сердцебиение и покалывание конечностей с холодными мурашками по всему телу. То есть такие же симптомы, как у больных первых двух палат. Грибы Марс Рафкатович собирал сам, «в заветном месте», как он выразился, а вот сметану покупал в магазине. Каком именно, он не сказал, поскольку продуктами ведает его жена, которая только что ушла.

— А вы не можете ей позвонить и спросить, где она последний раз покупала сметану? — попросил я.

Марс Рафкатович кивнул и набрал по сотовому номер:

— Але, Рамзия? Слущи, а гыде ты сыметану пакупаэш? Ае. А-а… А-а… Надэ… Высе харашо, нэ валнуйися. А-а… А-а… Надэ… Я тибя сыпырашиваю, ты мыне сыкажи, вы каком магазине ты сыметану пакупаэш? А-а… А-а… А вы каком магазине, как оны называэтся? Ну, надэ мыне. Сыкажи, гыде, и высе… А-а… Ае.

Марс Рафкатович посмотрел на меня, как смотрят все мужики, когда хотят сказать «баба, она и есть баба». А потом произнес:

— Магазин называэтся «Исабилиэ».

— «Изобилие»? — переспросил я.

— Да, «Исабилиэ», — кивнул Марс Рафкатович.

— Спасибо, — поблагодарил я его. — И простите за беспокойство.

— Та нищава, — кивнул добрейший Марс Рафкатович.

Из остальных четверых больных один был не из Измайлова.

— А как вы сюда попали? — спросил я.

— На «Скорой» привезли, — ответил он.

— Что с вами произошло?

— Обдристался весь, — печально отозвался больной. — Диарея, видно, будь она неладна.

— Что вы вчера ели? Припомните, пожалуйста, — попросил я.

— Ну, завтракал я дома яичницей, — начал припоминать больной, назвавшийся Петром Петровичем Зеленовым, — обедал в нашей ведомственной столовой: салат, куриная лапша, рыбное филе с картошкой, чай, а ужинал тоже дома. Ел жареного налима, жирный попался…

— А вы что, и по субботам работаете? — спросил я.

— Девятого я работал, да, — ответил Петр Петрович.

— А налима вы ели со сметаной? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил он и с любопытством посмотрел на меня: — А что, все дело в сметане?

— Пока не знаю, — ответил я. — Только предположение.

— Я не любитель сметаны, — сказал Петр Петрович. — Да и майонеза тоже. Жирные все это продукты. А вот молоко полуторапроцентной жирности — его я люблю. Такое, знаете, в картонных литровых коробках. И сохраняется оно намного дольше пакетного, которое скисает на второй день… На ночь всегда стакан такого молока выпиваю. Или кефира обезжиренного.

— А где покупаете? — поинтересовался я.

— В «Пятерочке» обычно. Она прямо напротив моей службы находится. Удобно очень. — Он замолчал, а потом будто что-то хотел сказать, да раздумал. Но я это заметил и спросил:

— Вы что-то хотели добавить?

— Да-а… Но-о… Кое-какие соображения… Не знаю, может, это неважно…

— Говорите! В случае с этими отравлениями важна любая мелочь.

— Ну, хорошо, — не очень решительно заговорил Петр Петрович. — Вечером я заезжал к одной… к одному моему знакомому… по работе. И когда возвращался от него, то по дороге купил любимого нежирного молока.

— Где купили? — быстро спросил я.

— В магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре.

— А-а, так, значит, ваша… ваш знакомый по работе живет в Изма-а-айлове.

— Да, — ответил Зеленов, глядя поверх моей головы. — Он живет как раз на Измайловском бульваре.

— И вы купленное в магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре полуторапроцентной жирности молоко не преминули употребить, по заведенной вами привычке, вечером девятого августа, перед сном. Я правильно вас понимаю?

— Так, — убито, будто его только что изобличили в измене Родине, произнес Петр Петрович.

— После чего вас жидко-жидко понесло, так? — спросил я, уже предполагая конкретный ответ.

— Еще как понесло… Прорвало просто! Из туалета, простите, полночи не выходил, пока жена «Скорую помощь» не вызвала.

Я хотел было заметить, что это кара за измену супруге «со знакомой, простите, знакомым по работе», но промолчал. Какое мое дело, кто кому изменяет? Я ведь не служу в полиции нравов. И не расследую дела супружеских измен, являясь частным детективом. Я отнюдь не частный детектив. Хотя то, чем занимаюсь, весьма похоже на то, чем как раз и занимаются частные детективы.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.