Страница 14 из 29
Его странное отшельничество после поражения при Акциуме — Тимониада — в то время, когда Клеопатра, охваченная вновь вернувшейся деятельностью, лихорадочно, поспешно готовилась к последней защите, оставило в сердце царицы больше презрения, чем сострадания. Женщины не понимают и не прощают приступов отчаяния, которые подавляют самых отважных мужчин.
Но если она сохранила мало любви к своему любовнику и её взволновали сообщения Тирса, всё же Клеопатра не думала убить Антония и выдать его Октавиану.
Однако из-за того, что Антонию многое грозило опасностью в Александрии, где он, покинутый своими легионами, находился под защитой египетских войск, верности весьма сомнительной, Клеопатра, быть может, надеялась, что он постарается убежать в Нумидию или в Испанию.
Около середины весны 30 года в Александрию пришло известие, что римская армия перешла западную границу Египта.
Антоний собрал оставшиеся войска и двинулся навстречу врагу. Произошло сражение под стенами укреплённого города Паратениума, уже находившегося в руках римлян, причём Антоний, дравшийся с горстью людей, был отброшен.
Когда он вернулся в Александрию, Октавиан уже находился на расстоянии двух переходов от города; в то время, когда его подчинённый Корнелий Галд проник в Египет через Циренейку, он сам проследовал туда через Сирию, взяв Пелузу после непродолжительного сопротивления. Узнав о взятии Пелузы, последние римляне, оставшиеся верными Антонию, кричали об измене, утверждая, что Селевк сдал город по приказанию самой Клеопатры.
Есть ли правда в том, что царица отдала это распоряжение? Можно в этом усомниться... Во всяком случае, беспокойство, в котором находилась Клеопатра, и её тайные надежды возбуждают это подозрение.
Для своего оправдания египтянка выдала Антонию жену и детей Селевка, предложив их убить, что было лишь слабым доказательством её невинности, и этим Антоний должен был удовольствоваться. Кроме того, его гнев прошёл под влиянием протестов и слёз Клеопатры, правдивых или фальшивых, которые она проливала, оправдываясь. Да и в конце концов не было времени для упрёков — надо было сражаться.
Октавиан расположился лагерем на высотах, в двадцати стадиях от Александрии.
Антоний, лично отправившийся на усиленную кавалерийскую разведку, столкнулся недалеко от Ипподрома со всей римской кавалерией. Завязался бой, в котором римляне, несмотря на их численное превосходство, были разбиты и обращены в бегство.
Антоний преследовал их до окопов, окружавших лагерь, а затем вернулся в город, нравственно возрождённый, хотя и незначительной, но блестящей победой, которая могла служить хорошим предзнаменованием.
Он слез с лошади перед дворцом и, не снимая вооружения, побежал в каске и доспехах, покрытый потом и кровью, поцеловать Клеопатру.
Царица, введённая в заблуждение показной важностью этой схватки, переживала период возрождения любви и надежды: она опять обрела своего Антония, своего повелителя, своего бога войны. Она бросилась на шею Антонию с такою страстью, что ушиблась о его кирасу; вероятно, в эту минуту искреннего излияния она упрекала себя за измену в Пелузе, если она её совершила; также, верно, пришли ей на память сообщения посла Октавиана, как мучительные угрызения совести.
Клеопатра пожелала произвести смотр солдатам; она приветствовала их красивой речью, а затем, попросив показать ей того, кто выделился наибольшей храбростью, подарила ему золотое вооружение…
Антоний благодаря вновь возродившейся надежде не захотел вести переговоры о мире; он послал в тот же день к Октавиану герольда с предложением решить спор единоборством на глазах обеих армий. Октавиан презрительно отвечал, что у «Антония, кроме этого способа умереть, есть и другие».
Эти слова, показавшие, сколь велика самоуверенность у его врага, подействовали на Антония как угрожающее предзнаменование: разочарованный в своих расчётах, он понял всю безнадёжность своего положения.
Однако он решил дать на другой день решительный бой... и заказал парадный ужин.
«Завтра, — воскликнул он, — быть может, он будет не нужен!».
Ужин прошёл печально, как поминальный обед. Немногие друзья из оставшихся ему верными, приглашённые на ужин, молчали, некоторые плакали.
Антоний, стараясь их подбодрить, сказал, как бы доверяясь: «Не думайте, что завтра я буду искать лишь смерти; я буду биться за жизнь и добиваться победы...»
На рассвете в то время, когда войска заняли позицию напротив римского лагеря, а египетский флот огибал мыс Лохиас, Антоний взошёл на холм, откуда он мог распоряжаться боем и на море, и на суше.
Египетские корабли, построив боевой порядок, двинулись к римскому флоту, но на расстоянии от него «двух полётов стрелы» гребцы египетского флота подняли вверх свои большие весла...
Римляне ответили на этот салют тем же, и оба флота, сначала смешавшись, соединились затем в один отряд, который и пошёл по направлению к порту.
Почти в тот же момент Антоний увидел, как его кавалерия, бившаяся накануне столь неустрашимо, замешкалась, а потом перешла на сторону римлян.
В это время по всей римской линии трубы и валторны заиграли сигнал к атаке, и легионы бросились вперёд с обычным криком: «Со! Со!»
Пехота Антония не дождалась удара, дрогнула и устремилась назад к городу, увлекая в беспорядочном бегстве и своего вождя.
Антоний, опьяневший от гнева, грозил, проклинал, бил бегущих концом меча и, войдя в город, кричал, что Клеопатра ему изменила и выдала врагам, с которыми он сражался из любви к ней.
Однако надо сказать, что Клеопатра не имела возможности изменить или спасти Антония: она сама — Новая богиня, царица царей — была покинута своим народом так же, как он, великий полководец, был покинут армией... власть обоих их была потеряна... Следовательно, кто же хотел жертвовать для них собой?
Накануне днём и ночью агенты Октавиана всячески подстрекали легионеров и египтян, обещая одним амнистию, другим охранительные грамоты. Доблестный кавалерист, которому Клеопатра накануне подарила золотое вооружение, не подождал даже утра, чтобы перейти в ряды римлян, и дезертировал ночью.
При виде беглецов, уходящих из города непрерывным потоком, Клеопатра ужаснулась. Она знала о подозрениях Антония, была знакома со страшными припадками злости, временами его охватывавшими, она освоилась с мыслью о смерти, но она хотела приятной смерти. Её тело дрожало и протестовало при мысли о мече Антония. Ей представлялись наносимые им ужасные раны... Ей нанесут удары в грудь, в живот и даже, быть может, в лицо... Попытаться же унять гнев Антония у царицы нет ни сил, ни мужества. Растерянная, Клеопатра покидает дворец, сопровождаемая лишь Ирой и Хармионой, бежит в свою гробницу и закрывает вход; чтобы отвлечь Антония от желания ворваться туда, она приказывает сказать ему, что она умерла.
Антоний, бегавший как сумасшедший по пустынным залам дворца, узнает об этом: гневные вопли сменяются слезами.
«Чего тебе ещё ждать, Антоний, — рыдает он. — Судьба отняла у тебя единственное сокровище, которое привязывало тебя к жизни!..»
Он приказывает своему вольноотпущеннику Эроту убить его.
Расстёгивая доспехи, он обращается к Клеопатре с прощальными словами: «О, Клеопатра, я не горюю больше, что лишился тебя, через минуту я встречусь с тобой!» Эрот, вынувший меч, вместо Антония убивает себя.
«Молодец Эрот, — говорит Антоний при виде Эрота, падающего мёртвым к его ногам, — ты мне подаёшь хороший пример...» — И вонзает свой меч в грудь, склоняясь на ложе.
Придя через несколько времени в чувство, Антоний зовёт рабов и умоляет, чтобы они добили его... Никто не решается исполнить его просьбу; его покидают в стонах и криках на ложе, дав знать о случившемся царице.
Её и без того невыносимое горе отягощается угрызениями совести; она хочет увидеть Антония и приказывает принести его живого или мёртвого.
Диомед, секретарь Клеопатры, бежит во дворец. Жизнь Антония едва теплится, радость при получении известия, что царица жива, его оживляет.