Страница 87 из 111
Еще одна важная особенность: пятый поясничный позвонок имел клиновидный профиль. Подобная форма позвонков тоже наблюдалась лишь у гоминидов. Благодаря этой особенности нижняя часть нашего позвоночника изогнута. Изгиб амортизирует толчки, возникающие при ходьбе на двух ногах. Келер и Мойя Сола обнаружили еще ряд признаков, свидетельствующих, что ореопитек передвигался на двух ногах.
Лобковая кость, а также прилегающие части седалищной кости поразительно напоминали эти же части скелета «Люси» и явно отличались от аналогичных костей шимпанзе или орангутана.
Бедренные кости ореопитека располагались не перпендикулярно коленной чашечке, а были — как у человека — наклонены так, что центр тяжести тела обезьяны оказывался над ее ногами. У человекообразных обезьян строение бедренных костей несколько иное, поэтому они идут вразвалку, когда им случается передвигаться на двух ногах.
Предплюсна и плюсна видоизменились таким образом, что ореопитекам стало удобно передвигаться по ровной поверхности.
На протяжении столетия никто не обращал внимания на форму стопы и бедер этой обезьяны, а также характерную S-образную линию ее позвоночника. Никто не догадывался, что ореопитек был обезьяной, которая разгуливала на своих двоих. И жил он семь-восемь миллионов лет назад. Поразительно, но получалось, что бипедализм развился задолго до становления собственно человека.
Профессор Бернард Вуд предположил, что прямохождение вообще не является признаком очеловечивания. Почему бы не рассуждать таким образом: «Есть птицы с перьями, а есть существа с перьями, но не птицы. Все люди бипедальны, но не все, кто бипедален, — люди».
При жизни ореопитека большая часть Италии была покрыта водой, и лишь вершины Апеннин, образуя островки, вздымались над морем Тетис, простиравшемся на месте Средиземного, Черного и Каспийского морей, Персидского залива и морей Малайского архипелага. Ореопитек обитал на таких островках. В отличие от Мадагаскара или Сицилии, здесь не могли выжить хищные звери: охотничьи угодья были слишком малы. Постепенно хищники вымерли, и тогда настало раздолье для уцелевшего зверья.
У коз, например, ноги стали короче: им ведь не нужно было убегать от врагов. Измельчали даже слоны, поскольку выбор пищи на островах был ограничен. Высота слонов, водившихся в то время на Апеннинах, составляла всего около метра.
Обезьяны сперва наблюдали за этой идиллией из-под крон деревьев, но потом осмелели и стали спускаться на землю. Бредя сквозь кустарник, они вставали на задние ноги, обрывали плоды и съедобные части растений. Привлекал их и берег моря, куда они добирались, чтобы собрать рачков.
Все реже они возвращались на деревья. «Раз хищников нет, зачем им надо было прятаться на деревьях?» — удивленно вопрошала Майке Келер. В конце концов, жить на дереве — тоже рискованное занятие: легко было сверзиться наземь, ведь обезьяны, например, очень беспокойно спят. Швейцарский антрополог Адольф Шульц, исследовав 260 гиббонов, обнаружил, что практически каждый третий из них когда-либо ломал себе кости. Примерно таков же уровень травматизма у обитающих на воле орангутанов, капуцинов и носатых обезьян.
Кроме того, для ореопитека, как и для тех же слонов, тоже было мало пищи на островах. Выигрывал тот, кто мог лучше приспособиться к этому скудному ассортименту, — или тратил меньше сил, чем другие, а значит, не так нуждался в пище. Расхаживая на своих двоих, ореопитек и впрямь затрачивал меньше энергии, нежели занимаясь гимнастическими кульбитами под кронами леса. Так, он стал прямоходящим существом, хотя не утратил способности лазить по деревьям.
Во всем остальном эта обезьяна казалась довольно невзрачной. Ореопитек не был ни особенно крупным животным — его рост составлял около 110 сантиметров, — ни слишком умным. Судя по величине мозга, его интеллект был не выше, чем у двухлетнего ребенка.
И все-таки эта обезьяна могла бы стать отдаленным предком человека. Ее манера передвигаться высвобождала ей руки. А руки всегда есть к чему приложить: хватать, держать, вертеть, сжимать, мять, ломать, бить — как-то использовать случайно подхваченный предмет. Некоторые предметы превращались в орудия труда. Обращение с ними требовало ума и сноровки. Размер мозга увеличивался…
Но тут вмешалась Природа. Шесть с половиной миллионов лет назад уровень моря понизился. Образовался перешеек, связавший Апеннинские острова с континентом. Оттуда пришли саблезубые тигры и медведи. Они перебили всю живность, населявшую островной рай: коротконогих коз, приземистых слонов, а в придачу ореопитеков — несостоявшихся предков человека.
Однако их пример убеждал, что прямохождение среди приматов могло развиваться не только в степях Восточной Африки, ной в других районах планеты. Новые находки не заставили себя ждать.
Надежда на жизнь
Сенсация родилась в Центральной Африке. В 2001 году французский антрополог Мишель Бруне обнаружил Тумая.
Коллеги Бруне давно посмеивались над ним. Как же! Он принялся искать следы пребывания древнейших людей в центральной части Африки, в тысяче с лишним километров от места предыдущих находок останков гоминидов — там, где их быть не могло, на взгляд современной науки. Бруне же доверял не теории, нашедшей уже место на страницах учебников, а диковинным рассказам кочевников, говоривших о каких-то странных черепах, виданных в песках близ озера Чад. Этот ученый казался неисправимым романтиком. Как будто странный демон день за днем чаровал его фразой: «Послушай: далеко, далеко на озере Чад…»
Восемь лет, как завороженный, Бруне искал эти черепа, доверившись «сказкам таинственных стран». Порой жара стояла под 60°, а экспедиция все так же продолжала работу, пересыпая песок с места на место. Остановиться пришлось 19 июля 2001 года. В тот день туземный рабочий Ахоунта Джимдоумалбайе обнаружил в двухметровой глыбе песчаника череп какого-то существа, похожего на человека.
Ему дали имя Тумай, что в переводе на русский означает: «Надежда на жизнь». Так жители Чада называют детей, родившихся перед засухой. Научное имя Тумая: Sahelantrophus tchadensis.
Дальнейшие исследования показали, что Тумай жил шесть-семь миллионов лет назад — задолго до появления Люси, — а значит, «восточно- африканская теория происхождения человека» неверна.
Как писал на страницах журнала «Знание — сила» Г.А. Зеленко, «особую остроту этому открытию придает один факт: чрезвычайная близость к рубежу в 8 миллионов лет. А это заветный рубеж — именно в то время разошлись в разные стороны ветвь человека и ветвь шимпанзе. Восемь миллионов лет — цифра, определенная в жарких дискуссиях молекулярных биологов, рассчитавших ее по так называемым молекулярным часам, то есть по масштабам накопленных мутаций в генетических структурах двух родственных ветвей живых существ. С этой датой так или иначе согласились антропологи. Для них, в сущности, важна не столько сама эта дата, сколько перспектива найти в слоях, близких к ней, останки наших возможных предков». Если только… если только не ошибаются сами молекулярные биологи. Так, по расчетам шведского исследователя Арнасона, расхождение между предками человека и обезьян наметилось не восемь, а 20,5 — 23,5 миллиона лет назад. И, значит, нас еще ждет немало новых открытий, а пока… нас заждался Тумай.