Страница 33 из 65
Но пришла ночь[300] и удвоила страх в обоих вражеских лагерях. Сарацины боялись, как бы наши не овладели городом посреди ночи или как бы они хотя бы на следующий день, уже взломав предстенные укрепления и засыпав ров, не одолели бы и внутреннюю стену. А наши опасались лишь одного: чтобы сарацины не подожгли каким-нибудь способом придвинутые к стенам орудия, упрочив тем самым свое положение. Потому-то обе стороны наблюдали друг за другом, трудились без устали, в заботах никто не спал.
Здесь — твердая надежда, там — сомнение и страх. Одни, добровольцы, действовали именем бога, с намерением взять город; другие, вынужденные против своей воли сопротивляться, поступали сообразно законам [вере] Магомета. Вы сочтете чудом те усилия, которые были затрачены за ночь обеими сторонами... С наступлением утра[301] нашими овладел такой пыл, что они подошли к самым стенам и придвинули туда свои орудия. И сарацины [тоже] изготовили столько орудий, что каждому нашему противостояло девять или десять и таким путем понаделали множество помех нашим стараниям. Между прочим, этот день был как раз девятым, о котором некий священник предрекал, что город будет взят именно в этот день. — Но к чему так затягивать рассказ?
Уже наши орудия были разбиты ударами бесчисленных камней, и наши валились от усталости, многие были утомлены до крайности. И все же нам еще оставалось божье милосердие, никогда не победимое, никогда не одолимое, всегда ниспосылаемое среди величайших опасностей.
Поистине негоже обойти один случай [а именно тот], когда две женщины хотели околдовать одно из наших камнеметательных орудий: камень, с силою выпущенный из него, угодил в этих женщин, творивших чародейство, и убил наповал вместе с тремя малыми девочками; удар этот, исторгнув их души, отвратил чары колдовства.
Когда же около полудня все наши пришли в смятение — и от изнеможения, и от отчаяния — ведь каждому из наших противостояли многие противники, да и стена была прочна и высока, и у неприятеля всего было вдоволь, к тому же врагам благоприятствовали те самые обстоятельства, которые нам шли во вред, — посреди такого смятения в наших рядах и, напротив, подъема [в рядах] неприятелей, явилось нам божественное милосердие, которое превратило нашу печаль в радость, да не отвратится она от нас никогда. Уже было подействовали кое-чьи советы отвести орудия, часть коих [вовсе] сгорела, другая была разбита, — [и вот, в этот самый миг] некий рыцарь, стоявший на Масличной горе, стал размахивать своим щитом перед теми, кто был от воинства графа[302], и прочими, словно подавая тем самым знак, чтобы двинулись на город. Кто был этот рыцарь, мы так и не сумели разузнать. Ободренные этим знамением, наши, уже было изнемогшие, пустились бежать к стенам, другие начали приставлять лестницы и закидывать веревки. Какой-то молодой воин зажег стрелы и стал пускать их в мешки, которыми обкладывались укрепления, что сарацины сделали как раз с воздвигнутыми напротив деревянной башни герцога и обоих графов[303]; набиты же мешки были хлопком. Огонь, разгоревшись здесь, обратил в бегство тех, кто оборонял укрепление. Тогда герцог и находившиеся с ним быстро перекинули щитовое прикрытие из сплетенных прутьев, которое закрывало башню спереди — сверху до середины, и, сделав мост, неустрашимые, стали таким образом прорываться в Иерусалим.
Среди первых ворвались Танкред и герцог Лотарингский, — и сколько они пролили в тот день крови, едва ли можно поверить. Потом поднялись [на стены] и все остальные, и сарацины сникли. Удивительное, однако, дело: уже когда город был захвачен французами, тем, кто был с графом, сарацины все еще оказывали сопротивление, словно и не были разгромлены наголову. Но вот наши овладели укреплениями и башнями города, и тут ты увидел бы поразительное зрелище: одни из сарацин были с разбитыми головами, что являлось для них более легкой смертью; другие, пронзенные стрелами, вынуждены были бросаться с укреплений; третьи долго мучились и погибали, сгорая в пламени. На улицах и площадях города можно было видеть кучи голов, рук и ног. Пешие и конные то и дело натыкались на трупы, валявшиеся безо всякого.
Но все, о чем мы до сих пор повествовали, это еще самая малость. Пойдемте-ка ко храму Соломона, где сарацины отправляли обыкновенно свое богослужение и торжественно распевали гимны. Что было там содеяно? Если поведаем правду, превзойдем всякую вероятность.
Достаточно сказать, что в храме Соломоновом и в его портике передвигались на конях в крови, доходившей до колен всадника и до уздечки коней. По справедливому божьему правосудию то самое место истекало кровью тех, чьи богохульства оно же столь долго переносило. Когда город был переполнен трупами и кровью, некоторые [из неприятелей] искали убежище в башне Давида и своей десницей просили графа Раймунда сохранить им жизнь, и сдали ему эту крепость.
По взятии города драгоценным зрелищем было видеть благочестие пилигримов перед гробом господним и как они рукоплескали, ликуя и распевая новый гимн богу. Ибо [сама] душа их несла глас восхваления богу, победившему и торжествующему, глас, который не выразить словами... День этот прославлен навсегда, ибо это день погибели язычества и утверждения христианства.
В этот день многие лицезрели в городе Адемара, епископа Пюиского[304], и многие свидетельствуют, что он первым поднялся на стены и призывал своих и войско следовать за ним... Да будет превознесен этот день июльских ид[305] ко славе имени божьего...
Raimundi de Aguiliers. Op. cit., p. 297—300.
Из рифмованной хроники Рауля Канского «Деяния Танкреда»
Radulphi Cadomensis. Gesta Tancredi. — Recueil des historiens des croisades. Historiens Occidentaux, t. III, Paris, 1866, p. 694, 697.
Из хроники Фульхерия Шартрского «Иерусалимская история»
...Не было места, где бы сарацины могли избежать меченосцев. Многие из них, спасаясь, взобрались на храм Соломона и были перестреляны и сброшены с кровли...
Fulcherii Carnotensis. Op. cit., p. 359, 360.
Из «Истории Дамаска» Ибн ал-Каланиси
...Затем они пошли на Иерусалим в конце раджаба этого года. Люди бежали от них, снимаясь со своих мест. А франки остановились сначала в Рамле и захватили ее как раз в то время, когда поспевает урожай зерна, потом они подошли к Иерусалиму, стали сражаться с его жителями и потеснили их. Они установили осадную башню и придвинули ее к городским стенам. Потом они узнали о том, что ал-Афдал вышел из Египта с многочисленным войском для сражения с ними и нападения на них, чтобы защитить город и спасти его от них. Они стали биться еще ожесточеннее и продолжали сражаться до конца дня. Потом они ушли, намереваясь вновь начать наступление на следующее утро. И люди сошли со стен только тогда, когда зашло солнце. А на следующий день франки снова подступили к городу, поднялись на осадную башню и оттуда хлынули на стены, и горожане обратились в бегство. А франки вошли в город и овладели им. Некоторые жители города бежали в михраб, и было убито великое множество. Иудеи собрались в своем храме, но франки сожгли их там. Потом они овладели михрабом, взяв выкуп, и это было 22 шаабана этого года. Франки разрушили святые места[306] и могилу Халиля[307]. В это время прибыл ал-Афдал с египетскими войсками, но было уже поздно. К нему присоединились войска береговых областей, и он остановился 14 рамадана[308] неподалеку от Аскалона, ожидая прибытия морского флота и кочевых арабов. Но войско франков вышло против него, и франки напали на мусульман в великом множестве. Египетское войско бежало к Аскалону, и ал-Афдал вошел в город.
300
Ночь с 14 на 15 июля.
301
15 июля.
302
То есть Раймунда Тулузского.
303
Имеются в виду Готфрид Бульонский, Роберт Фландрский, Евстафий Булонский.
304
Адемар Монтейльский, папский легат в войске крестоносцев, умерший еще за год до этого (1 августа 1098 г.).
305
15 июля 1099 г.
306
Имеются в виду священные места мусульман.
307
Библейский патриарх Авраам.
308
Рамадан — девятый месяц лунного календаря, месяц поста у мусульман.