Страница 70 из 72
«В полночь отправилась безмолвная маленькая процессия из квартиры Швабе в дом Шиллера. Была светлая майская ночь, только легкие облака заволакивали месяц. Тихо было в доме покойного, лишь из дальней комнаты доносились плач и рыданья. Когда друзья подошли к лестнице, гроб уже был снесен вниз, и они у дверей взяли его на руки. Ни одного человека не было перед домом и на улице: глубокая безмолвная тишина царила в городе. Процессия двинулась через Эспланаду, рынок и улицу Св. Иакова к старому кладбищу при церкви Св. Иакова. Направо при входе находится «кладовая», перед дверью которой носильщики опустили гроб (так называлась каменная братская могила для людей, не имеющих на кладбище семейного склепа. — Прим. автора). В эту минуту месяц прорезал облака и своим светом облил гроб поэта. Затем месяц снова скрылся за быстро бежавшими облаками, и лишь ветер качал деревья. Двери мрачной кладовой растворили, носильщики подняли гроб, внесли его, отворили люк, и дорогой мертвец на веревках был опущен в подземную пропасть, не освещенную ни одним лучом. Не было ни похоронного пения, ни одного слова не было сказано на могиле поэта…»
Только на следующий день, при огромном стечении народа, состоялось траурное торжество: в звуках моцартовского «Реквиема» излилась скорбь об этой рано оборвавшейся, еще полной творческих сил жизни: отзвучали тяжелые вздохи первой части, отзвенели хрустальные слезы в «Лакримоза», и вот открылась восходящая ввысь, просветленная дорога в вечность…
ЭПИЛОГ
Прошло более двадцати лет. «Вот уже двадцать один год, как умер ваш несравненный брат, — пишет Андреус Штрейхер Кристофине, — а гроб с его прахом все еще не захоронен как подобает». Штрейхер решает опубликовать книгу своих воспоминаний — «Бегство Шиллера из Штутгарта», — чтобы на выручку от издания более достойно похоронить Шиллера.
Опасения друга юности оказались не напрасными: останки Шиллера затерялись на старом веймарском кладбище. При очистке кладбища в 1826 году Гете опознал череп Шиллера и перенес его в Веймарскую библиотеку, где он был замурован в пьедестал мраморного бюста поэта, сделанного Даннекером.
Нет, не о беспощадной власти смерти думает Гете, разглядывая в печали череп Шиллера. Свои чувства Гете выразил в философском стихотворении: «Стоял я в старом склепе»:
«Дыхание свободы», перед которым бессильной оказалась смерть, — вот слова, которыми запечатлел Гете воздействие шиллеровокого творчества. «Через все произведения Шиллера проходит идея свободы…» — утверждал он.
В 1827 году останки поэта были положены в саркофаг, выполненный по рисунку Гете, и перенесены в герцогскую усыпальницу.
26 марта 1832 года рядом с гробом Шиллера был поставлен саркофаг его великого друга.
Почитатели, в наши дни посещающие Веймар, проходят по широкой аллее к небольшому мавзолею с белыми колоннами. Из ротонды, пронизанной верхним светом, каменная лестница спускается в склеп. Здесь на пьедесталах стоят два совершенно одинаковых дубовых саркофага. На одном металлическими буквами написано «Шиллер», на другом «Гете». Только лавровые венки украшают эти скромные гробницы.
Поэтический памятник своему великому другу Гете воздвиг, написав «Эпилог» к шиллеровской «Песне о колоколе». Он запечатлел в нем величие Шиллера, художника и человека:
С этими строками из гетевского «Эпилога» перекликаются другие замечательные стихи, посвященные памяти Шиллера, — «Поэту» Некрасова.
Так начинается это из глубины сердца вылившееся стихотворение. «Художником вдохновенным» называет в нем Шиллера Некрасов, обличителем «корысти, убийства и святотатства».
Горячо чтили и превосходно знали Шиллера в России.
Деятелям передовой русской литературы и русского искусства был близок нравственный пафос шиллеровского творчества, благородство идеалов, которым и в творчестве и в жизни оставался верен немецкий поэт.
Шиллер жил, как писал, — это особенно привлекало к нему сердца юношества.
обращается Пушкин к отроческим друзьям в стихотворении «19 октября».
Писатели-декабристы Кюхельбекер, Бестужев-Марлинский высоко ценили тираноборческий пафос шиллеровских творений.
восклицал Кюхельбекер.
«Шиллер был необыкновенно по плечу нашему студенту, — вспоминает в «Былом и думах» Герцен. — Поза и Макс, Карл Моор и Фердинанд, студенты, разбойники-студенты — все это протест первого рассвета, первого негодования».
Юным Герцену и Огареву особенно было близко романтическое бунтарство Шиллера. «Шиллер стал для меня всем, — писал Огарев, вспоминая юные годы, — моей философией, моей гражданственностью, моей поэзией». «Шиллеровским» называет Герцен весь юношеский период своей жизни. Но и в зрелые годы остается Герцен благодарным почитателем немецкого поэта: «Поэзия Шиллера не утратила на меня своего влияния; несколько месяцев тому назад (1853 г.) я читал моему сыну «Валленштейна», это гигантское произведение! Тот, кто теряет вкус к Шиллеру, тот или стар, или педант, очерствел или забыл себя!»
Мечта о лучшем будущем, уменье немецкого поэта подняться над уродливой действительностью своего времени — вот что особенно привлекает в Шиллере великого русского сатирика Гоголя: «Кому при мысли о Шиллере не предстанет вдруг эта светлая младенческая душа, грезившая о лучших и совершеннейших идеалах, создавшая себе из них мир и довольная тем, что могла жить в этом поэтическом мире…»