Страница 2 из 72
Не печалясь о нуждах своих подданных, он строит дворцы, замки, театры, разбивает парки, устанавливает статуи и фонтаны. Он выписывает из Италии и Франции прославленных архитекторов, художников, пиротехников — мастеров фейерверка и иллюминации, оперных и балетых актеров.
По улицам вюртембергских городов, разгоняя бюргеров, одетых в кафтаны из грубого домотканого сукна, пугая медлительных важных ученых в средневековых шапочках и плащах, все чаще проносятся позолоченные кареты: щеголи в кружевах, пудреных париках и розовых атласных туфлях спешат на очередное придворное празднество. Сотни знатных гостей съезжались на эти увеселения, продолжавшиеся иногда по нескольку дней подряд.
Празднества обычно заканчивались великолепными фейерверками. На много миль вокруг кровавым заревом озаряли они ночное небо Вюртемберга. Струились огненные каскады; вертелись «китайские колеса», разбрасывая блестящие искры; взмывали ввысь и падали бесчисленные «жаворонки» — турбильоны, медленно распускались многокрасочные «павлиньи хвосты» — одна огненная декорация сменяла другую, и, наконец, вся эта вакханалия пламени и света заканчивалась возникавшим в небе грандиозным сверкающим павильоном с инициалами герцога.
Не пороховые бочки — целые бочки золота, как справедливо заметил один историк, сгорали здесь в течение нескольких минут.
Откуда добывались средства на всю эту непомерную роскошь?
По конституции власть герцога была существенно ограничена ландтагом — собранием представителей сословий: духовенства, торговцев, ремесленников. Но все более формальными становились права этого ландтага. Заседал он редко, да к тому же не отличался особой принципиальностью и уважением к закону, вел политику кумовства в интересах верхушки бюргерства. Один из немногих честных депутатов, Иоганн Якоб Мозер, открыто обличал коллег в том, что единственная их забота — обеспечить своих родных за счет страны и всеми силами сопротивляться любой реформе. То ссорясь, то вновь мирясь с этим «славным» собранием, Карл Евгений в равной мере успешно обирал своих подданных как с его помощью, так и в случаях его протеста. Впрочем, когда Иоганн Якоб Мозер слишком уж громогласно, с точки зрения герцога, стал, в начале Семилетней войны, возражать против незаконного рекрутского набора, Карл Евгений приказал заключить его в крепость Хогентвиль, где этот известный по всей Германии старый человек сидел в холодном каземате, питаясь гнилыми потрохами и протухшей водой. Ландтаг не спешил выступить в его защиту…
Пожалуй, были у Карла Евгения основания заявить, что государство — это он сам!
«Все дрожало перед деспотом, все льстило и пресмыкалось и, чтобы выслужиться, помогало ему в каждой его несправедливости и подражало даже его порокам», — писал в анонимном сочинении один из современников Карла Евгения.
Добывая деньги, Карл Евгений не знал разборчивости в средствах. Без малейшего зазрения совести продавал он себя французам и во время Второй Силезской и во время Семилетней войны. До войны он получил от них полтора миллиона луидоров субсидии, во время войны — семь с половиной миллионов. Франции, Голландии и другим иностранным державам продавал Карл Евгений своих солдат.
И все же, несмотря на поборы, торговлю рекрутами, субсидию, получаемую от французского короля, денег не хватало. Герцог залезал в долги, которые согласно петиции сословий, поданной Карлу Евгению, «по верному исчислению, превосходили уже и стоимость всего герцогства». Историки рассказывают, что однажды, когда во главе многочисленной свиты герцог собрался на венецианский карнавал, обозленные кредиторы не выпустили его из города. Впрочем, подобные происшествия мало смущали Карла Евгения. Он продолжал расточительствовать ценой крови народа.
«Двор герцога Вюртембергского был в то время самым блестящим в Европе», — свидетельствует в своих мемуарах знаменитый авантюрист Казанова; этот ловкий искатель приключений, объездивший все европейские дворы, посетил Германию.
Захлебываясь от восторга, восхваляет роскошь резиденции Карла Евгения его ученый библиотекарь.
Он описывает здание знаменитого оперного театра в Людвигсбурге с его сплошь зеркальными стенами — самого большого в тогдашней Германии; невиданно пышные постановки оперных и балетных спектаклей, где в батальных сценах участвуют до полтысячи статистов и целые эскадроны лошадей. Он не забывает сообщить в назидание потомству число егерей, гайдуков, пажей и скороходов, которые толпятся при герцогском дворе, упомянуть о золотом шитье и ценных мехах, украшающих мундиры лейб-гусаров и телохранителей. В льстивом рвении сообщает он о сотнях чистокровных лошадей в герцогских конюшнях, о количестве свор английских и датских собак для придворной охоты, во время которой истреблялись тысячи оленей, зайцев, кабанов.
Одной из ненавистнейших господских забав того времени была для немецкого крестьянства охота. Часто охотники со своей свитой ехали прямо по зреющим жатвам, или, случалось, дикие звери, предназначенные для герцогской потравы, безнаказанно топтали поля и виноградники. Защищаться было запрещено-согласно строжайшему указу, нарушение которого каралось смертной казнью, охота считалась исключительно господской привилегией. За несколько часов гибли плоды годового труда. Нередко земледельцев отрывали от полей в самую страду, гнали на несколько недель в далекие леса, где они должны были служить загонщиками. А бывало, придет герцогу фантазия устроить охоту на воде, на каком-нибудь озере, которое не существует в природе, — крестьяне должны рыть котлованы, выкладывать их глиной, таскать ведрами воду. Пожалуйте, ваша светлость, вот оно, новое озеро!..
Вволю насладившись своим «швабским Версалем» и окончательно превратив своих подданных в нищих, герцог к концу первого двадцатипятилетия своего правления обнаружил, что отстал от моды.
В шестидесятых-семидесятых годах нравы эпохи «великого короля» безнадежно устарели. Монархи Европы играют уже в новую игру — «просвещенный абсолютизм».
Испуганные глухим народным недовольством и ростом силы бюргерских сословий, они рядятся в тогу сторонников терпимости и покровителей наук. Русская Екатерина и прусский Фридрих дружески переписываются с вольнодумцем Вольтером. В Петербурге гостит Дидро. Австрийский Иосиф проводит даже кое-какие незначительные реформы по облегчению крепостной зависимости крестьян.
Карлу Евгению приходится призадуматься…
«Я заметил, что преобладающей страстью герцога было желание заставить говорить о себе. Он был бы готов подражать Герострату, если был бы уверен, что займет таким образом внимание потомства», — замечает видавший виды проницательный Казанова.
На этот раз Карл Евгений решает подражать «просвещенным монархам». Затихают балы и карнавалы, смолкают охотничьи рога. Страсть к итальянской опере и охоте сменяется страстью к педагогике. Так возникает Военный сиротский приют, будущая Академия Карла, в просторечии — Карлова школа — «Карлсшуле», которую герцогские льстецы не замедляют провозгласить самым современным педагогическим заведением Европы, «воплощением гуманного духа времени».
Но существовала в возникновении академии и более глубокая причина: Карлу Евгению требуются люди, свои люди.
В эти годы в Германии усиливается влияние новой, буржуазно-демократической идеологии. Под воздействием передовых, просветительских идей и старинный Тюбингенский университет, основанный еще в XV веке первым герцогом Вюртембергским — Эбергардом Бородатым.
Карл Евгений создает новое учебное заведение не без тайной мысли, что в противовес Тюбингенскому оно станет оплотом придворно-абсолютистской культуры, питомником преданных ему людей. Ему нужны офицеры и медики, юристы и купцы, садовники и живописцы. Он решает растить их сам.
В 1775 году герцог в очередной раз мирится со своим ландтагом. Резиденция переносится из Людвигсбурга и Солитюда в Штутгарт. Вместе с ней переходит и академия.
От Солитюда до Штутгарта примерно час ходьбы. Под барабанный бой и грохот военного оркестра двигалась «армия» питомцев академии; разбитая на шесть «дивизий». Первая «дивизия» — отпрыски дворянских семейств. Остальные — выходцы из мещанского, бюргерского звания — сыновья офицеров, бедных чиновников, солдатские сироты. Наличный состав «армии» 360 человек; возрастной—13–18 лет…