Страница 27 из 44
Он вылетел прямо на начальника и остановился, тяжело дыша.
— Что с тобой, Соколов?
— Н-ничего… Змею увидел…
— Змею ли? А, Дима?
Но не мог он признаться в нарушении строжайшего запрета, за который сам же голосовал, который сам разъяснял своему звену. И все слово дали, что в партизанский лагерь без Бориса Павловича…
Потом он много раз сам себя спрашивал: как же я мог сделать это?
Ну, что победителей не судят — это само собой. Но всё-таки. Почему ж другим запрещал (причём от чистого сердца: знал, что правильно запрещает), а себе позволил? Почему? В конце концов он решил так: всё-таки я командир, а командиру разрешается больше.
Портсигар он открыл уже дома. От времени медные края спаялись друг с другом, запеклись. Димка работал осторожно, как хирург. Боялся хоть самую малость испортить свою драгоценность. Наконец он почувствовал, что сейчас, если только захочет, сможет разом снять крышку. Он посчитал до пяти, как космонавт перед стартом: «Пять, четыре, три, два, один!..»
Он увидел две папироски — одна почти целая, а из другой табак высыпался. Эти высыпавшиеся табачины наделали множество чёрных, как бы оспинных точек на… бумажном треугольнике. Сквозь табачную оспу Димка с трудом разобрал: «Суздаловой Марии Ивановне…», и всё! То ли боец не успел дописать адрес, то ли просто забыл в суматохе близкого боя, теперь уж не узнать.
Димка попробовал развернуть письмо — бумага распадалась, словно сплетённая из паутины. Тогда он приказал себе, хотя жутко хотелось попробовать ещё раз, приказал закрыть крышку. И отнёс письмо в класс.
Но получилось даже ещё лучше. В тот же день устроили сбор, и Димку хвалили. Он рассказал всё как было, только, конечно, про нарушенное своё слово промолчал. Хотя в принципе это ерунда: победителей ведь и правда не судят!
И ещё он малость прибавил, что, мол, ему в лагере поручили разобраться в деле до конца. Так сразу был решён и вопрос о его командирстве — даже, кажется, сама Тамара Густавовна предложила.
Сколько они разворачивали то письмо? Час? Больше? А ведь обычно дело и секунды не стоит!..
Потом, боясь лишний раз вздохнуть, уложили невесомые частички между заготовленных заранее прозрачных пластмассовых стёкол, свинтили их… Теперь письмо могло сохраняться едва ли не вечно, его можно было читать.
«Мамочка! Пишу Вам и боюсь, как бы не в последний раз. Я сам был в разведке и знаю. Мама, берегите себя и простите за всё. Ваш сын Егор. Маше Полетаевой поклон и привет. А когда Вы получите это письмо, я не знаю. Может, наши потом найдут. А мы сегодня будем гадов бить до последнего. Больше отступать некуда».
Они сперва решили клятву дать. Весь класс. Но Тамара Густавовна отговорила. Димка тогда думал: «Вот Лепёшка! С клятвой бы как было железно». А потом понял, что это, конечно, правильно: вдруг бы они не нашли. А клятва уже дана, притом от имени целого отряда!
И ещё, может быть, потому он смолчал, что боялся: если будет много спорить, его не назначат командиром следопытов. А Димке хотелось именно командиром, потому что дело по справедливости было его!..
Всерьёз письмом стали заниматься восемь человек. Между прочим, как вскоре выяснилось, больше и не надо. Не то получается уже не коллектив, а какая-то Римская империя. В том смысле, что в Риме вроде порядок, а на окраинах восстания готовятся…
В основном Димка ориентировался на мальчишек, потому что девчонок недолюбливал, не знал, как ими руководить. Кстати, один из немногих, он не был влюблён в Оленину.
В команде его особенных «звёзд» не было. И это ему тоже казалось неплохо. Шуйский, Стаин, Коровина, та же Маринка Оленина, пожалуй, только бы мешали. Начали б со своими идеями да со своими личными мнениями…
Дело не в том, что Димка был против личных мнений. Просто надо понимать, когда стоит спорить, а когда подчиниться, вот и всё. А «звёзды» ничего такого понимать не хотят — проверено!
Тамара Густавовна по этому поводу один раз даже «вызвала Димку на разговор». И он ей прямо ответил:
«Мы не думали обособляться и не думаем. На отдельные поручения готовы взять любого. А команду ломать я лично ни из-за кого не буду!»
Тамара Густавовна тогда улыбнулась, головой покачала:
«Ну гляди, командир. Тебе в данном случае виднее… Только не очень ли ты закомандирился?»
«Ребята за меня!»
«Это, конечно, довод. Ладно. Всё же отчёты на сборах и на советах отряда — твоя обязанность».
Димка молча кивнул. Не хотелось ему перед Коровушкой отчитываться. Но здесь уж он, как говорится, «смирил себя железной волей». Тамара Густавовна ему уступила, а он ей — это нормально.
Работать Димка умел — тут уж ничего не скажешь! И все у него работали на совесть — и письма писали, и пороги обивали по разным учреждениям… Кто хоть немного занимался следопытским делом, тот без лишних слов поймёт, сколько пришлось им сил приложить, пока не отыскался тот военкомат, откуда уходил на фронт Егор Петрович Суздалов. И конечно, очень им помогло, что Горелов сумел разглядеть на почернелой крышке портсигара: «Е. П. Суздалову, г. Псков, на память».
Нашлась и Мария Ивановна. Ей было сейчас восемьдесят два года, и жила она во Пскове — каких-то шесть часов езды на автобусе!
Восемьдесят два года… И тут даже у них, у яростных следопытов, появилось на какое-то время сомнение: «Может, не говорить? Только зря разволнуем человека!» Чтобы не затевать в команде долгих дискуссий, Димка пошёл к Тамаре Густавовне. Она, как обычно, на свой лад головой покачала:
— Надо подумать, Дим… Давай-ка сбор по этому поводу устроим. Внеочередной.
Димка уже сам не рад был, что пошёл к ней. Но получилось как раз очень хорошо. Класс решил правильно — так, как и Димка сам для себя решил в ночь перед сбором: надо Марии Ивановне сказать, надо! Потому что сын её настоящий герой. Неважно, есть у него Звезда или нету. Главное, что поступил он по-геройски. Так разве можно это от его родной матери скрывать?
На том же самом сборе постановили командировать во Псков группу следопытов из восьми человек. А средства — кое-что родители дадут, но основное — приз за сбор металлолома, который назначили шефы из комбината, — сто рублей. Это было справедливое решение. И никто не скрипел, даже Коровина. Ответственным за сбор металлолома был назначен Димка Соколов.
А дела всё больше шли на лад. Уже списались с псковскими ребятами — пять дней можно было жить в их школе. И Мария Ивановна ждала. И те два бойца из отряда, что прошли фашистские лагеря, и бежали чудом, и закончили войну в Праге и Берлине, тоже писали: «Приезжайте!» И зимние каникулы — свободные деньки — были не за горами. Только вот выиграть металлоломное сражение, получить приз — на билеты, на подарки, на житьё-бытьё.
Казалось: да разве кто устоит против железной следопытской восьмёрки, против шестого «В», сплочённого вокруг Димки Соколова? Притом дело-то святое! Не за корысть какую-нибудь стараются, не за славу.
И тут вклинивается этот пятый «А»! Из кожи лезут вон — приспичило им, видите ли, купить фотоаппараты. Они, видите ли — поголовно все сорок человек, — талантливые юнкоры.
Так что решай, Соколов. Кроме тебя, никто не решит. Дело спасения утопающих — дело рук самих утопающих. А дело спасения корабля — дело рук капитана. Значит, твоё!
Уже не вечер, уже настоящая ночь на дворе. Если подойти к окну, увидишь, как всё глухо везде и темно. Лишь редко горят фонари — перемигиваются, сигналят друг другу, словно часовые. Да ещё позёмка ползает — тощая белая собака, — обнюхивает ноги сугробам.
Город, как под рентгеном, ясен Димке до последнего дома. И нету в нём металлолома. Это всё равно что искать в пустой комнате — ищи не ищи, одна пустота и будет!
— Ты чего это пружинам жить не даёшь? — Дверь в Димкину комнату приоткрыл отец.
Уже мама легла, Димка лёг — отец всё работает. Об отцовской работе Димка не любит думать. А уж говорить с кем-то — никогда!.. Отец у него портной, вот в чём дело! И хотя он считается известнейшим в городе портным, Димка предпочёл бы, чтоб отец его был самым рядовым капитаном дальнего плавания или самым простым работником уголовного розыска. Тут дело не в романтике, но просто трудно бывает сказать, что твой отец… как портниха!