Время смерти

Медленно, с трудом пробивалась машина к корчме, перед которой были привязаны к деревьям штабные лошади. Вестовые и ординарцы стояли под навесом и, разинув рот, глядели на остановившийся автомобиль. Мишич вылез, поздоровался и увидел, что мост через Рибницу запружен людьми и подводами; гражданские и солдаты дрались за право переправиться первыми, а прибывавшие люди и телеги увеличивали беснующуюся толпу. Брань и крики женщин висели в воздухе.

Здесь начало неоглядного хаоса, который концентрируется в этом месте и отсюда, усиливаясь, разливается по дорогам, чтобы повсеместно, до самой Шумадии и Поморавья, донести ужас военного поражения и растерянность лишенных крова людей. Здесь, на мосту через Рибницу, единственном мосту на пути отступления его войск и продвижения вражеской армии к флангам Второй и Третьей армий, именно здесь и следует начинать борьбу. Первый бой всегда с самим собой. Кто проиграет его, проиграет и последний.

Он направился к дверям корчмы, медленно, волоча ноги: есть ли у него та сила, которой, по мнению Верховного командования, он будто бы обладает? Не опоздал ли он? Не конец ли это последнего боя? Почему с таким ехидством и неприязнью смотрят на него вестовые и ординарцы? Долго преодолевал он эти пятнадцать шагов до порога корчмы.

Войти в помещение, забитое местными крестьянами и беженцами, было невозможно. Хаос в войсках начинается хаосом в штабе: армия перемешалась с беженцами, командный состав армии — с гражданским населением. Прежде всего отделить заботы армии от забот гражданского населения. Чтобы они не лишали друг друга последних сил. Это самое главное. Стоя у входа, он слушал упреки беженцев.

— Почему вы не приняли ультиматум, если вам нечем воевать? Толкнули народ в пропасть, а теперь убегаете от него. Куда вы бежите? Валево сдали. Почему вы не можете найти место для решающего боя и с честью сложить головы? Куда вы идете? Такие огромные военные займы, а снарядов не хватило и на три месяца. Почему армия разута и раздета? О чем думает этот Пашич? Позор! Где ваши союзники? В душу их английскую, французскую, русскую.

— Мы победили Турецкую империю и Болгарское царство, одолеем и Франца Иосифа. А вы в чужие дела носа не суйте.

Это произнес генерал Бойович. Со своего места Мишич его не видел. Не станет же он перед всем собранием принимать командование армией. Это не тот штаб, в который он намерен войти.

— Спасич, сообщите людям в корчме, что я прибыл. — Застегнув все пуговицы на шинели, он встал у притолоки.

Адъютант расталкивал штатских.

— Расходись, народ, генерал Мишич прибыл! — слышался его зычный голос.

Люди отступали, поворачивались к двери. В плохо освещенной комнате Мишич едва различал лица; про кого-то он слышал, некоторых знал по имени. Но никто не выходил, ждали, не торопились. Он откашливался у двери. В комнате устанавливалось молчание, нарушаемое шепотом: Мишич. Штатские отошли, офицеры, сидевшие за столами и угощавшиеся горячей ракией, встали по стойке «смирно». Он молчал, неподвижный и немой, ожидая, пока корчма опустеет. Местные жители, его земляки, здоровались, снимая шляпы и меховые шапки. Он почти не отвечал. Смотрел на них строго, словно прижимал к стене; друг за другом, глядя прямо перед собой, точно в чем-то провинившись, они молча и стремительно шмыгали мимо него, растворяясь в толпе, бушевавшей снаружи. По-прежнему неподвижный, он ожидал, пока выйдет последний из штатских.

В углу комнаты, у окна, на оттоманке лежал с перевязанной ногой генерал Бойович. Взгляды их наконец встретились, столкнулись, ожили неприятные воспоминания о конфликтах и взаимных оскорблениях во время совместной службы в Генеральном штабе и войны с турками. Мишич не спешил здороваться с Бойовичем. Пусть до конца тот испытает свой позор. И чувствовал, как в душе у него возникает ощущение превосходства, презрения победителя; Бойович получил приказ Верховного командования, его сменили не только оттого, что он ранен; пусть приподнимется, если не может встать. Генерал должен понимать, кто в данной ситуации старший. Воинский устав имеет силу и для генерала Бойовича. И наступившем молчании лишь оконные стекла звенели от артиллерийской канонады и отдаленной винтовочной стрельбы. На дороге — скрип телег, крики, мычание и рев скотины.

— Входите, Мишич! — гневно произнес генерал Бойович.

Мишич молчал, по очереди разглядывая офицеров: он знал всех. Начальник штаба Хаджич, карьерист и франтоватый барчук. Займется административными делами и составлением донесений командованию. Это он умеет. Но есть и способные люди. И сторонники Аписа. А вот этот, что оперся о косяк, майор Савич, с тринадцатого года, когда Мишича уволили на пенсию, не здоровался с ним на улице. И толстяк Джурич отворачивался, делал вид, будто не замечает. Подполковник Рашкович перестал бывать у него дома. Профессор Зария — а этому что здесь надо? Устроился в штабе, ожиревшее сердце. Беззлобный болтун. Пригодится на случай бессонницы. Он-то рад, улыбается. Капитан Лукич, игрок и бабник, свистел Мишичу вслед с лестницы Офицерского собрания, когда Путник уволил его из Генерального штаба. Остальные в большинстве своем способные офицеры.

— Чего вы ждете, Мишич? Я ранен, да и постарше вас, — с возрастающей злобой повторил Бойович, приподнимаясь на локте.

Мишич продолжал рассматривать офицеров, оценивая про себя их достоинства. В его глазах, в выражении лица упрек: если нет порядка в штабе, то его нет и в армии, господа штабисты. Он шел между столиками с недопитой ракией в стаканах и стопках, приблизился к генералу Бойовичу, приветствовал его сначала по-уставному. Тот нехотя принял протянутую руку.

— Как ваша рана?

— Этот вопрос вам следовало оставить на конец.

— Так я и сделал. А перед этим я видел на дороге то, что мне надлежит знать. И здесь, в Мионице, когда находящиеся под вашим командованием солдаты намеревались перевернуть мою машину. Да и тут, в корчме… 

— Однако, если зрение мне не изменяет, вы прибыли живым и здоровым… — прервал его генерал Бойович.

— Да, я жив, но покрыт грязью и весьма встревожен.

Бойович сел, вытянув вперед раненую ногу, и вдруг стал кричать:

— Целый месяц я долбил Путнику и вам, что моя армия изнемогает, что половина офицерского состава погибла или получила ранения! Тщетно умолял послать артиллерийские снаряды и обмундирование для солдат. А вы, лично вы, сколько раз мне на это отвечали: «Вы должны выдержать с тем, чем располагаете!» Чем, господин Мишич? С кем я мог оборонять Валево? Мои люди устали и подыхают в канавах от болезней. С позиций больше некому выносить раненых. Мертвые остаются незахороненными. Те же солдаты, которые победили при Куманове и на Брегалнице, после Майкова Камня и Ягодин сейчас стали мародерами и дезертирами. Если еще живы…

Генерал Мишич знал и этот голос, и эти факты. Его интересовало лишь, что думают о них офицеры штаба, поэтому он сел за ближайший стол и стал пристально вглядываться в людей. О других фактах следовало здесь говорить. О тех, что труднее увидеть. О тех, что не доказывают поражение, но пробуждают надежду и укрепляют волю выстоять и выжить. Почему иронически улыбается начальник оперативного отдела? А другие угрюмы и кажутся оскорбленными. Сторонники Аписа вроде бы торжествуют. Всеобщей бедой они подтверждают закономерность своих заговорщицких планов. Этим надо сразу укоротить рога. Они будут думать иначе, причем именно так, как нужно ему. Он закурил.

— Минувшей ночью у меня разбежался целый полк. Путник приказывает расстреливать дезертиров. Могу я расстрелять целый полк? Извольте сами выполнять приказ Путника!

— Приказ о расстреле дезертиров, мне думается, не понадобится выполнять. Об остальном я, насколько сумею, позабочусь. Вас ожидает автомобиль, и я предлагаю вам тотчас же ехать. Чтобы засветло подняться на Главицу.

— Я бы желал в соответствии с уставом передать вам дела, — неуверенно возразил генерал Бойович, обеими руками поднимая раненую ногу.

Мишичу хотелось поскорее покончить с подобной церемонией, и он ответил: