Граница дождя

А Владик продолжал:

— Квартира на Патриках — не фунт изюма, один балкон с видом на пруд можно неплохо сдать.

Лина еще не готова была поддержать этот разговор:

— Интересно, что всю нашу жизнь и пруд, и переулки называли Патриаршими, не привились бодрые пионерские имена, хотя обратно переименовали не так давно. Но, Владик, внуки внуками, я не понимаю, почему ты должен отказываться от своей доли.

— Я давно это решил.

— У тебя жена есть.

— Мы с Тамарой решили, правда, Тома?

Тамара колдовала с жужжащим миксером и переспросила:

— Что решили?

— Что мамина квартира Лине и внукам.

— Да, конечно.

Тамару нельзя было назвать красивой, черты лица грубоваты, крупный нос, да и размерчик пятьдесят четыре, не меньше, по-нынешнему потянет на XXL. Но она так правильно была одета, так стильно причесана, так свеж был маникюр, а главное — все время улыбалась и двигалась уверенно, плавно и спокойно, что Лина почувствовала себя зажатой замарашкой.

— Тамара, это, конечно, благородно, но несправедливо.

— Очень даже справедливо, а главное — нечего обсуждать, соус готов.

Стол был накрыт изысканно, все в сиреневатых тонах, еда домашняя, но какая-то не просто вкусная, а легкая, воздушная, и вино пилось необыкновенно приятно. Лина хотела сказать благодарственные слова, но не смогла их найти. Только и выговорила:

— Спасибо, ближе вас у меня никого нет.

Откуда что взялось! За три месяца Лина продала квартиру на нелюбимой улице Ращупкина и купила однокомнатную с балконом во двор в соседнем доме с метро «Молодежная» («Здесь удобно доживать»). Переезд был легким: она раздала и выбросила не только мебель, но и посуду, и постельное белье («Все будет новое и наконец-то, впервые в жизни по моему вкусу!»).

Но прежде — новую машину. Без малейших колебаний она заняла денег у Владика и купила маленькую изящную ярко-синюю «пежо», выбрав ее за цвет и ласковое народное прозвище «пыжик».

Иногда по вечерам эйфория отступала, и Лина с изумлением и некоторым ужасом обозревала достижения. Собственная активность в такие минуты пугала ее, и она начинала задумываться о неизбежной расплате.

Владик вывез все вещи из маминой квартиры, организовал быстрый ремонт, и курочка снесла первые золотые яички.

В очередной раз жизнь устраивалась заново. Именно заново, все было по-иному. Лина упивалась свободой, дружбой с Тамарой, которая открыла ей глаза на возможности, о которых она не подозревала, наслаждалась магазинами… Одним словом, существовала в странном, иллюзорном, нереальном мире.

Милочка теперь звонила каждый вечер, но и это было чем-то далеким, не имеющим к ней прямого отношения. Дочь подробно рассказывала о течении своей беременности, радостно сообщила, что ожидается мальчик («Ленарт так мечтал о сыне!»), иногда пыталась советоваться, но оказалось, что Лина все забыла, даже сколько недель длится беременность. Устыдившись, она отправилась в книжный магазин и была поражена количеством книг и журналов, где с обложки неизменно улыбался щекастый карапуз и подробно объяснялось, как нынче производят на свет и растят детей. По пути к кассе Лина остановилась у столика с бестселлерами и взяла книгу Оксаны Робски — почитаю, о чем все говорят.

Вечером она удобно устроилась на диване, собираясь заняться самообразованием. Но от всех этих «Волшебных начал новой жизни» ее стало клонить в сон, и она, отложив оптимистическое сочинение «Не бойтесь стать мамой», открыла Оксану Робски. Сюжет увлек Лину, а потом она прочитала строки, от которых и вовсе сон как рукой сняло. Вот она, разгадка всего, что с ней происходит! «Мы будем первым поколением счастливых старушек в Москве, как были первым поколением богатых девчонок». Вот за что она бьется: за счастливую старость! И хотя до нее еще надо дожить, пора готовиться. Лина вскочила и заходила по комнате: «Не вы, а я буду такой первой старушкой, пусть и одной из поколения. Я не буду зашивать колготки и мыть пластиковые пакеты. Я буду делать педикюр и носить белое, как велела тетя Таня!»

Сердце у нее колотилось, руки вспотели. Она вышла на балкон. Во дворе было тихо. Ясени и тополя еще не распустились, и голые ветки чернели на фоне темнеющего неба. Лина наконец-то призналась себе: ей вовсе не хочется ехать к будущему внуку, жить в другой стране, в незнакомом доме по чужому уставу. И помощь ее в известной степени иллюзия. Они состоятельные люди, возьмут няню. Да и она вот-вот сможет посылать деньги. Лина чувствовала, что это стыдно: ровесницы с ума сходят по внукам, только и вытаскивают из сумочек толстенные пачки фотографий и всех мучают, заставляя выслушивать бесконечные комментарии к почти неотличимым одна от другой картинкам, которые потом, спустя годы, загромоздят антресоли с тем, чтобы быть выброшенными на помойку следующими поколениями. Она вдруг поняла, что все эти годы думала и говорила о том, как хочет внуков, абстрактно, чтобы было как положено, а на самом деле теперь так устала от матери, что по-настоящему жаждет только одного — покоя.

Но ведь это стыдно, стыдно! И Лина уговаривала себя, представляя, как прижмет к груди крошечное существо, так еще мало похожее на будущего человека, пересчитает пальчики на ручках и ножках, поцелует нежное мягонькое ушко. Как гордо покатит красивую коляску, иногда останавливаясь и наклоняясь, чтобы поправить чепчик или одеяльце…

Не помогало. Как она ни растравляла воображение, ничего, кроме чувства долга и желания быть как все, не посещало ее.

Даже в субботу на Ленинградке пробка! И хоть есть надежда, что после реконструкции на какое-то время станет легче, спокойно терпеть это трудно. Лина ехала в плотном потоке, то и дело вставая намертво. Преследуют ее ремонты: церковь на кладбище перестраивают, возводят колокольню и внутри навалены доски и мешки с цементом. А ей хотелось, чтобы все было торжественно и красиво… Как всякая неофитка, Лина считала, что в храме надо делать скорбное лицо, надевала не просто одеяние до полу, а непременно черное, а сегодня тем более, как-никак Троицкая родительская суббота. Что вера — это прежде всего радость, узнают не сразу. После службы она была в гранитной мастерской, выбирала шрифт на мамином камне, обещали быстро сделать и установить до ее отъезда в Таллин. Она уже считала дни, билет и паспорт с визой лежали на столе, подарки были куплены. Вместе с Тамарой она прошлась по магазинам, и та ее убедила, что вещей не должно быть много, научила, как сочетать их, чтобы из нескольких предметов получался целый гардероб. В новых вещах Лина чувствовала себя стройной и неотразимой, да еще Тамара прическу уговорила сменить. Одним словом, как шутил Владик, она серьезно подготовилась к роли бабушки.

Лина посмотрела на себя в зеркало заднего вида. «Но вот без косметики нельзя, — вздохнула она и открыла сумку. — В такой пробке не то что ресницы накрасить, обед можно успеть сварить». В машине, в этой иллюзорно замкнутой коробочке, она чувствовала себя полностью защищенной, отгороженной от внешнего мира. Тем не менее, водя щеточкой по ресницам, она воровато скосила глаза. И надо же — справа от нее в черном шикарном джипе мужчина брился! Их взгляды пересеклись, и он жестом показал ей, мол, извините, а она ему — все нормально. В этот момент ее ряд чуть двинулся вперед, она, едва не мазнув тушью по глазу, включила передачу. Через какое-то время они с джипом опять оказались рядом. Он показал на мобильник и изобразил, как сейчас напишет ей свой телефон. Лина покачала головой. Тут пробка рассосалась, и джип резким рывком, как в детективах, обогнал ее, перестроился и неожиданно стал прижимать к бордюру. Лина в ярости выскочила из машины. Он вышел спокойно и аккуратно закрыл дверцу. Лина закипела еще больше, когда увидела, что он молод, мальчишка, она ему в матери годится!

— Вы с ума сошли! Своей громилой чуть новую машину мне не побили!

Он молча улыбался.

— А сейчас будете мне «скорую» вызывать, меня едва инфаркт не хватил.

Конец ознакомительного фрагмента.