Курский перевал

Наташа в недоумении смотрела на Гвоздова и никак не могла понять, всерьез говорит он или только для отвода глаз.

— Нет, Алексей Миронович, — так же сбитый с толку словами Гвоздова, сказал Привезенцев, — председательское кресло не по мне. Я педагог, учитель, мое дело с детишками возиться.

— Ну, учителей-то проще простого найти. А председателей колхозов раз, два — и обчелся. Там, в школе-то, по книжкам все расписано. А в колхозе руководить надобно, головой кумекать, да и рука нужна твердая, могутная, чтобы не дрогнула. А у вас она как раз военная, на больших делах отвердевшая.

— Да что ты агитируешь-то? — сердито оборвала Гвоздова Наташа. — Прежде дай человеку осмотреться и передохнуть. А к тому же, — сурово сдвинула она брови, — не твоя забота, где ему работать.

— Ну, все, все, молчу, — замахал руками Гвоздов, — я так это, к слову. Пойдемте-ка лучше ко мне домой. Медком угощу, да и белоголовая найдется…

— Нет, — резко остановила его Наташа, — мы к Слепневым идем.

— Ну, тогда вечерком милости прошу, — не сдавался Гвоздов, — попросту, без всяких церемоний.

— Там видно будет, спасибо за приглашение, — сказала Наташа и решительно взяла Привезенцева под руку.

Неторопливый, с ясными, слегка прищуренными глазами и серебристой проседью в волосах секретарь райкома партии в военной гимнастерке без погон и черной перчаткой на правой руке сразу пришелся Привезенцеву по душе. Он деловито и строго, без надоедливых расспросов и сожалений выслушал Привезенцева и, поглаживая здоровой рукой выбритый до синевы крутой подбородок, неторопливо заговорил:

— Очень хорошо, что вы хотите взяться за свою прежнюю работу, за учительство. Это сейчас исключительно важно, я бы сказал, что хороший учитель сейчас дороже председателя колхоза и даже сельсовета. Война много наделала бед и в образовании. Только у нас в районе, а район сравнительно небольшой, в этом году не ходило в школу более двух тысяч подростков. А на будущий год эта цифра может удвоиться. И если вам удастся всех ребят из окрестных деревень привлечь к учебе, вы сделаете великое дело. Помощь вам будет, — легким кивком головы остановил он хотевшего было заговорить Привезенцева, — многое не обещаю, но кое-что сделаю. Доски для парт дадим, известь для ремонта, дрова для отопления, но главное — ваша инициатива и напористость. Нужно поднять и все колхозы и всех колхозников. Думаю, что энергии и решительности у вас хватит.

— Постараюсь, — выдержав настойчивый взгляд секретаря райкома, сказал Привезенцев. — Я, собственно, с детства мечтал быть настоящим педагогом. До войны не получилось, в армию призвали. Теперь вложу все силы.

— Вот и чудесно! — одобрил секретарь и еще пристальнее всмотрелся в Привезенцева. — Теперь один весьма важный вопрос, вернее — поручение. В вашем сельсовете нет партийной организации, и это остро чувствуется во всех делах. Есть там два члена партии, но двое — это еще не организация. Вы будете третий, и вам районный комитет поручает создать первичную партийную организацию. И не просто создать, а развернуть настоящую партийную работу, сплотить вокруг себя лучших людей и повести самую решительную борьбу за укрепление колхозов, за налаживание жизни, за искоренение всех недостатков. А их у нас, — устало прикрыл он глаза синеватыми веками, — и считать не пересчитаешь. И еще я хочу вам дать одно очень неприятное поручение. Что-то нехорошее с Гвоздовым происходит. Я всего третий месяц в районе, из госпиталя, как видите, — кивнул он на руку в черной перчатке, — толком еще не разобрался во всем. Район-то по размерам хоть и средненький, а хозяйств различных — море. Одних колхозов сотня, да еще совхозы, кое-что из промышленности. Одним словом, руки до всего еще не дошли. Так вот о Гвоздове. О нем много говорят, даже пишут. Лучший председатель колхоза в районе. И вдруг на днях обнаруживается махинация. С лесником спутался, всем колхозом сено косил, исполу, как до коллективизации: половину в колхоз, половину леснику. А лесник — чистейший спекулянт. Ну, это дело разбирает прокурор. Виноват Гвоздов — будет отвечать. Появилось другое. Письма вот, — достал он из стола пачку бумаг, — все о Гвоздове, и все анонимные. Терпеть не могу анонимок, но тут приходится подумать. Или клевещут на Гвоздова, или он так зажал колхозников, что просто боятся его. Очень прошу вас, Федор Петрович, вы человек новый, свежий, возьмите-ка эти письма, разберитесь во всем и приезжайте ко мне. Только объективно, честно, без малейшего влияния кого бы то ни было. Не обижайтесь, что я вас с места сразу пускаю в карьер.

— Нет, что вы, — улыбкой на улыбку ответил Привезенцев, — я очень рад доверию.

— Вы же офицер и коммунист, как же я не буду доверять вам! Но учтите, — строго погрозил он пальцем, — я тоже офицер и коммунист. Поэтому и спрошу за все жестко, без скидок на объективности. Да, вы ели что-нибудь? Может, закусим?

— Что вы, спасибо, — взволнованный искренностью и теплотой секретаря райкома, сказал Привезенцев, — меня жена продуктами на целую неделю снабдила.

— Значит, хорошая у вас жена?

— Очень хорошая! — воскликнул Привезенцев, совсем забыв, что говорит с человеком, которого знал всего лишь около часа.

Поручение секретаря райкома было настолько серьезным, что Привезенцев долго раздумывал, как его выполнить. Все осложнялось тем, что письма о злоупотреблениях Гвоздова были анонимные, без подписей, а в подтверждение фактов в них перечислялось много имен колхозников. Привезенцев хорошо знал, что разговор даже с двумя-тремя из этих колхозников эхом отзовется по всей деревне, вызовет множество толков и кривотолков, а это может отразиться на работе Гвоздова и резко подорвать его авторитет.

Всему помог случай. Под вечер, когда большинство колхозников возвращалось с работы, Привезенцев пошел на конюшню, надеясь встретить там кого-либо из нужных ему людей и словно невзначай, издали завязать разговор. Едва миновал он полуразвалившийся сарай, как от распахнутых ворот конюшни послышался приглушенный гневом и мольбой женский голос:

— Совести у тебя нет! Жалости ни капельки! Ты же знаешь, что делом этим я ни в жизнь не занималась. Где я возьму тебе самогонки?

— Ну, поллитруху-то раздобудешь, — уверенно, с чувством несомненного превосходства прозвучал голос Гвоздова. — А закусить — и огурчиком обойдемся.

— Да нету же, нету! Ни денег, ничего. На что купить-то? — с горечью проговорила женщина.

— Ну, эти разговорчики вовсе ни к чему. Лошадь тоже на весь день оторвать стоит немало, — с еще большей настойчивостью ответил Гвоздов.

Услышав этот разговор, Привезенцев остановился.

О случаях вымогательства Гвоздова с колхозников сообщалось в трех письмах. Об этом как раз и шел сейчас разговор.

— Оглоед ты окаянный! Душа твоя бесстыжая! — видимо закипев от возмущения, выкрикнула женщина.

— Ну ты, полегче, полегче на поворотах! — заметив Привезенцева, в замешательстве пробормотал Гвоздов. — Уж и пошутить нельзя.

— Ишь ты, какой шутник выискался! — так же увидев Привезенцева, громче и напористее продолжала женщина. — Твои шутки эти слезьми для людей оборачиваются. В кабалу всех вгоняешь, на кажном что ни на есть пустяке пользуешься.

— Я не позволю клеветать! — багровея, вскрикнул Гвоздов.

— Клеветать? — гордо подбоченясь, гневно проговорила Арина. — Бабы! — пронзительно крикнула она возвращавшейся с прополки группе женщин. — Бабоньки, давайте сюда! Да скорее, скорей же!

С тяпками и вязанками травы женщины послушно свернули к конюшне.

— Клевета, значит? — зло и насмешливо повторила Арина. — А ну, Федосья, — обернулась она к женщинам, — сколько самогонки стребовал с тебя этот самый вот Гвоздов за тую повозку, что ты дочь на станцию отвозила? Говори, говори, что жмешься?

— Ну, было, зашел, выпил, — робко проговорила пожилая женщина, скрываясь за спинами подруг.

— Выпил, значит! — укоризненно воскликнула Арина. — Ах, какая ты добренькая и жалостливая!.. А ты, Марья, что глаза опустила? Не с тебя ли он литру за воз соломы содрал? А ты, Марфуша? Ты, Анна? Нечего в молчанку играть да по углам шептаться! Этого паразита на чистую воду надо…