Страница 68 из 83
— Ну, дружок, вся надежда только на тебя, — сказал Федотов удивительно спокойному Столбову. — Все, что у меня есть, брошено в бой.
— Сила, сила адская прет, черт бы их позабирал на тот свет! — яростно взмахнул кулаком Столбов. — Ну, ничего, мы еще всыплем им горяченького до слез. Сейчас вызываю новые группы штурмовиков, и будем непрерывно, до самой темноты, штурмовать и бомбить. И носа не дадим сунуть дальше тех районов, куда они прорвались!
Раздумывая о положении дивизии, Федотов видел только один выход из отчаянного положения: вывести части из мешка между вражескими клиньями. Он уже приготовился доложить это командиру корпуса, но тот позвонил сам и приказал начать отход к селу Прелестное, что западнее Прохоровки.
В хлопотах по организации отхода частей дивизии Федотов не заметил, как далеко на юго-востоке, между Прохоровкой и Белгородом, все разгораясь, загудела канонада.
«Неужели там противнику удалось прорваться? — тревожно раздумывал Федотов. — Если это так, то наш завтрашний контрудар может быть сорван».
Он позвонил командиру корпуса, но тот сам ничего определенного не знал и только еще раз подтвердил приказ о немедленном отводе частей дивизии.
— Торопитесь, товарищ генерал, — сурово бросил озабоченный Столбов, — основные силы авиации переключаются под Белгород. Там противник пробил нашу оборону и рвется к Прохоровке с юга. Обстановка угрожающая…
Весь день в наспех вырытом котлованчике, прикрытом сверху двумя плащ-палатками, Ирина перевязывала раненых. Теперь, когда в полку осталось так мало людей, не было ни ротных санитаров, ни батальонных медицинских пунктов. Все уцелевшие санитары и санинструкторы собрались вокруг Ирины и доставляли раненых к ней прямо с передовой. Помогали Ирине Марфа и Валя. Фельдшер Пилипчук и двое санитаров сразу же после обработки забирали раненых из котлованчика и отправляли в медсанбат дивизии.
Как и всегда, поглощенная работой, Ирина не знала, что происходит на фронте, слыша только не совсем понятные, часто отрывочные и путаные разговоры раненых о нескончаемых атаках немцев, о жесточайшей бомбежке и о наших солдатах и офицерах, которые, по словам одних раненых, стояли насмерть, а по рассказам других, продержатся недолго и скоро начнут отступать.
— Что болтаешь-то? — резко осаживала таких рассказчиков Марфа. — У самого, видать, душа в пятки ушла, думаешь, и все такие? Послушай-ка, вон как бьются наши! Ты лучше рукав засучивай, уколю сейчас.
Валя подавала Ирине нужные инструменты, помогала накладывать повязки, вытирала кровь и успокаивала раненых. Это была теперь совсем не та Валя, которая чуть не потеряла сознание при виде первого раненого. В ней произошел тот хорошо знакомый Ирине перелом, когда обыкновенная женщина становится настоящим медиком, выражающим свою жалость к пострадавшему человеку не испугом, растерянностью и слезами, а стремлением как можно скорее облегчить его страдания.
Во второй половине дня, когда принесли истекавшего кровью майора Бондаря, Валя не выдержала и, отвернувшись в земляной угол, судорожно задергала острыми плечиками.
— Ты что, дуреха? — прицыкнула на нее Марфа. — Людям и так невмоготу, а ты еще хлюпаешь!
— Да я так… — кончиками пальцев вытирая слезы, пробормотала Валя и поспешно разрезала гимнастерку майора.
— Все будет хорошо, Федор Логинович, — матерински ласково говорила Марфа, — перевяжем вас — и в медсанбат, а там в госпиталь. Подлечитесь, сил наберетесь, а там, глядишь, в тылу-то и с семьей встретиться доведется.
Бондарь терпеливо переносил боль. От потери крови лицо его побелело и на впалых щеках проступили красные пятна. Когда Ирина наложила последнюю повязку, он глазами подозвал Марфу.
— У меня там… в левом кармане гимнастерки… список. Передайте его старшему лейтенанту Дробышеву. Это кого к награде представить…
— А Дробышев жив? — дрожащим шепотком спросила Валя.
— Жив, — слабо улыбнулся Бондарь, — батальоном командует… Геройский парень, настоящий офицер…
— Ирина Петровна, — тревожно зашептал на ухо Ирине вбежавший в котлованчик Пилипчук, — приказано отходить в село Прелестное. Это позади нас, километра четыре. Я с санитарами пока тут останусь, раненых собирать, а вы идите новый пункт создавайте.
— Хорошо, — послушно согласилась Ирина, твердо веря в благоразумие умудренного опытом Пилипчука.
Стрелявшие пушки, мимо которых проходила Ирина с Марфой и Валей, смотрели не на юг, откуда раньше наступал противник, а на восток и на запад, создавая длинный коридор, по сторонам которого шли бои. Беспрерывная стрельба доносилась и сзади, с юга, где еще утром был передний край.
«Неужели окружают наших? — тревожно подумала Ирина. — Конечно, окружают, поэтому и отходить приказано».
Она вспомнила, сколько за последние дни прошло раненых, и только сейчас поняла, как ослаб и обессилел полк. Если уж совсем юный, хоть и старший лейтенант, Дробышев командует батальоном, значит положение действительно тяжелое.
«А где же Поветкин? Как он? — с еще большим беспокойством подумала она и оборвала самое себя. — Командует, воюет, как и все. Что тебе за дело до него?»
Но мысль о Поветкине никак не оставляла ее. Помимо своей воли она представляла его то раненым, истекающим кровью, то по-прежнему деловым, невозмутимым, командующим остатками полка, то с ужасом думала, что он погиб в этом аду огня и дыма…
Заняв опустелый домик под горой и начав опять принимать поступавших от Пилипчука раненых, она жадно вслушивалась в их разговоры, надеясь хоть что-то услышать о Поветкине.
— Ну вот и все благополучно, — сказал Пилипчук, уже в сумерках навестивший Ирину, — наши отошли и заняли оборону на окраине деревни. Командир полка приказал подготовить списки раненых и доложить ему.
«Жив, значит, жив и командует», — обрадовалась Ирина и, опять досадуя на себя, принялась за работу.
По тому, как все меньше и меньше поступало раненых, она поняла, что бои затихают. Вскоре медпункт опустел.
Переписав начисто список раненых за последние двое суток, Ирина хотела было отправить его с Пилипчуком, но, решив, что это будет нарушением воинских порядков и может вызвать недовольство Поветкина, пошла сама.
В деревне было многолюдно и шумно. Узенький серпик луны, повиснув над горизонтом, тускло озарял приземистые хаты с черными провалами окон. За окраиной вяло перекликались пулеметные очереди, но на востоке, где, как знала Ирина, была станция Прохоровка, неумолчно гудела канонада. Частая стрельба и гулкие взрывы доносились и с запада, от реки Псел.
Ирина нашла домик, который занимал командир полка, и, узнав у часового, что Поветкин у себя, вошла в сени. Из-за неплотно прикрытой двери сочился слабый свет. На стук Ирины никто не ответил.
«Может, там еще одна комната, а в первой только прихожая?» — подумала она и решительно распахнула дверь. За столом, положив голову на руки, сидел Поветкин. Рядом с полусжатыми пальцами валялась телефонная трубка.
— Сергей Иванович!.. — решив, что с командиром полка случилось что-то недоброе, тревожно окликнула она Поветкина, но он, не шевелясь, продолжал безмолвно сидеть. Худое, изможденное лицо его неузнаваемо побледнело. Запекшиеся губы полуоткрылись, и прядь седых волос спадала на такой же, как и щеки, почти черный лоб.
Ирина еще раз окликнула Поветкина и, не получив ответа, нащупала пульс на его руке. Сердце билось учащенно, но ровно, выдавая глубокий сон смертельно уставшего человека.
«Боже мой, как же он похудел!» — подумала Ирина, и жалость к этому душевному, здоровому, сейчас совсем обессилевшему человеку властно овладела ею. Она смотрела на его седеющие волосы, на выпиравшие из-под гимнастерки плечи и с трудом удерживала желание погладить ладонью его голову и худые руки с длинными пальцами.
«Пусть отоспится, пока на фронте тихо», — подумала она и вздрогнула от неприятного, режущего слух звука. Это пищал зуммер стоявшего рядом телефона. Испуганно взглянув на Поветкина, она схватила трубку и шепотом ответила: