Страница 27 из 55
— Зебр и обезьянок.
— Может, хочешь стать ветеринаром?
— Не-а.
— Почему же?
— Да ну! У нас в Ирландии ни зебр, ни обезьянок.
— А отчего тебе нравятся зебры?
— Нравятся, и всё.
— Они славненькие.
— Ага.
— Пойдём в зоопарк, хочешь?
— Не-а.
Феникс-Парк — это блеск: пещера, олени! Вот бы туда съездить ещё раз. И ехать на втором этаже автобуса, любоваться оттуда парком. Мы ездили в Феникс-Парк отмечать моё первое причастие. Сначала отпраздновали с тётками-дядьями, потом тряслись всё утро на автобусе, ведь тогда ещё машины не было… Только не в зоопарк! Не хотелось мне в зоопарк.
— А что так? — задала вопрос мама.
— Пахнет, — исчерпывающе разъяснил я.
Какое там пахнет. Куда хуже, чем просто пахнет; ужас был не в вони, не в клочьях меха на решётке, а в тайном смысле этой вони, клочьев и решёток. Зверей-то я любил. Уголок домашних животных — кролички — лавка — денег жалко — придётся Синдбада мятными леденцами угощать. Вонищу я помнил отчётливо, а животных смутно. Маленькие, непрыгучие кенгуру-валлаби. Обезьяньи пальчики цепляются за проволоку.
Я собирался объяснить мамане, я мечтал ей объяснить, хотя бы попытаться. Она помнила запах зоопарка, догадывался я по улыбке и по тому, как она сдерживала свою улыбку, чтобы меня не задеть. И я как раз собирался объяснить…
Но тут влез Синдбад и всё испоганил.
— А из чего делают рыбные палочки?
— Из рыбы.
— Из какой?
— Из всякой.
— Из белой рыбы, — поправила маманя, — Из трески.
— А почему-у?..
— Никаких «почему». Когда я ем, я глух и нем, — сказал папаня, — Чтоб тарелка стала чистая. Тогда и задавай вопросы.
В нашем районе Барритауна двадцать семь собак. У пятнадцати из них хвосты купированы.
— Откупированы.
— Купированы, дуралей.
Хвосты собакам купируют, чтобы они не теряли равновесия. Когда машут хвостами, то не удерживают равновесия и падают, поэтому хвост надо отрезать.
— Только пока щенки.
— Ага.
В смысле — падают, только пока щенки.
— А почему они не ждут? — удивлялся Синдбад.
— Ой, тупой, — отмахнулся я, хотя даже не понял, к чему он спрашивает.
— Кто не ждёт? — спросил Лайам у Синдбада.
— Ветеринар, — важно ответил Синдбад.
— А зачем?
— Раз они падают, только пока щенята, — рассуждал Синдбад, — то зачем резать хвост на всю жизнь? Если щенята вырастут? Вырастут и перестанут падать.
— Щенята, — передразнил я, — Слушать тошно. Надо говорить «щенки».
Но, как ни странно, мелкий говорил дело. Зачем купируют хвосты, не знал никто из нас.
— Да просто так. Низачем, — пожал плечами Лайам.
— Раз отрезают, значит, полезно. Ветеринар — он как врач, он без пользы резать не будет.
Макэвои держали джек-расселл-терьера по кличке Бенсон.
— Вот так имечко для пса!
Иэн Макэвой уверял, что Бенсон — его собственный, но на самом деле терьер принадлежал его мамане и был старше самого Иэна.
— Длиннолапым собакам хвосты не купируют, — сказал я, глядя на Бенсона.
Лапок у Бенсона почитай, что не было. Брюхом он приминал траву. Поймать его получилось проще простого, сложность только одна — дождаться, пока миссис Макэвой уйдёт в магазин.
— Она его любит, — жаловался Иэн Макэвой, — Больше, чем меня.
Пёс был сильней, чем казался. Аж мускулы прощупывались, так выворачивался из рук. Мы только собирались рассмотреть его купированный хвост. Я держал Бенсона за задницу, а он выгибался, старался укусить меня за руку.
Кевин дал Бенсону пенделя.
— Осторожней.
Иэн Макэвой даже забеспокоился: вдруг сейчас придёт его маманя и накроет нас. Но, несмотря на беспокойство, он оттолкнул Кевина.
Кевин сдачи ему не дал.
Мы только и хотели — посмотреть на Бенсонов хвостик, задранный в небеса. Ничего больше. Хвост Бенсона выглядел здоровее и сильнее его самого. Считается, что собаки виляют хвостом от радости, но Бенсон нисколько не радовался, а хвостом вилял как ненормальный.
Папаня запрещал нам держать собаку. Твердил: есть на то причины. И маманя с ним соглашалась.
Кевин перехватил извивающее тельце Бенсона, а я взял его за бешено виляющий хвост. Хвост был не хвост, а косточка, сухая косточка без капли мяса. Я сжал кулак, но Бенсон уже поджал хвостишко. Всем стало смешно, сам Бенсон взвизгнул, точно подхватив наше веселье. Двумя пальцами я аккуратно зажал кончик хвоста, чтобы всем стало видно. Особенно я старался не коснуться Бенсоновой задницы. Держал я его так, что очень трудно было не упереться свободными пальцами в антигигиеничные грязные пёсьи окорока, но я очень старался.
Перед обедом маманя всегда посылала меня мыть руки. Именно перед обедом, не перед завтраком, не перед ужином. Чаще всего я не морочил себе голову, поднимался в ванную, открывал кран, закрывал и спускался с сухими руками.
Белую, щетинистую шерсть Бенсона я оттянул назад. Бенсон приложил все усилия, чтобы от меня смыться, но усилия его были напрасны. Я прикоснулся к кончику хвоста, и пёс впал в панический ужас, которым заразил и нас. Но и кончик, и основание хвоста были обыкновенные. Как будто никто ничего не отрезал, а хвост сам короткий вырос — обычный, в точности такой, какой надо. Шерсть пружинисто легла на место. Вот и всё.
Мы были глубоко разочарованы.
— Никаких шрамов.
— Нажми пальцем.
Ожидали, конечно, большего: огромного шрама, воспаления, торчащего голого позвонка. Отпускать Бенсона просто так не было желания.
Иэн Макэвой что-то заволновался. Он, похоже, решил, что мы хотим обидеть Бенсона, потому что хвост у него такой неинтересный.
— Маманя моя идёт! То есть кажется, маманя идёт.
— Ничего не идёт.
— Цыплак.
И мы действительно хотели устроить Бенсону весёлую жизнь.
— Раз!
— Два!
— Три!
Мы с Кевином замахнулись ногами, и, как раз когда пёс почувствовал желанную свободу, пнули его ботинками, один справа, другой слева. Пнули несильно, но Бенсон страшно зашатался на бегу. Я аж подумал, что вот сейчас он завалится на бок и сдохнет, и мгновенный страх пронизал меня с головы до ног. Кровь хлынет из пасти, пёс взвоет коротко и сдохнет. Всё же Бенсон устоял на лапках, как-то разогнулся и припустил бегом.
— А почему нельзя? — канючил я.
— Ты его кормить будешь? — спросил папаня.
— Ага, — кивнул я.
— Ты ему будешь корм покупать?
— Ага.
— На что?
— На деньги.
— На какие деньги?
— На собственные, — нагло ответил я и, прежде чем папаня раскрыл рот, прибавил, — На карманные.
— На свои и на мои, — встрял Синдбад.
Деньги у мелкого я возьму, но собака чур всё равно моя. По воскресеньям мне давали шесть пенсов, а Синдбаду три. Со следующего дня рождения станем получать больше.
— Ладно, — сказал папаня, так что чувствовалось: «Ладно» не в смысле «Ладно, покупаем собаку», а в смысле «Ладно, я вас по-другому пройму».
— Они ж бесплатные, — втолковывал я папане, — Сходим в собачий приют, выберем и принесём. Тебе даже с нами ходить не придётся.
— Грязь, — произнёс папаня с выражением.
— Лапы вытирать научим, — пообещал я.
— Я не о том.
— Будем мыть. Я сам буду.
— А по-большому она захочет, — покосился папаня хитрым оком. Думает, уел нас.
— …мы будем выгуливать, и он…
— Хватит, — сказал папаня. Он совсем не сердился. Просто «хватит, разговор окончен», — Слушайте внимательно. Никакую собаку мы не заведём.
Надо же. Мы.
— Объясняю, почему. Когда-то должны кончиться эти разговоры, и перестаньте проедать плешь мамочке. У Кэтрин астма.
Он помолчал и прибавил:
— Реакция на собачью шерсть. Аллергия.
Я как бы и не знал Кэтрин. Что значит «как бы»? Вовсе не знал. Да, сестрёнка, но мелкая совсем, я и не разговаривал с нею никогда. Пользы от неё никакой, спит постоянно. Щёки как у хомячка. Приходила показывать нам свой ночной горшочек: какая, мол, я молодец.