Страница 4 из 11
Многочисленные головы торчали в освещенной огнем черной воде. Люди кричали, махали руками, но кто мог им помочь? Суда шли в обоих направлениях, загруженные под завязку. Опрокинувшийся на борт пароход уносило течением. Горел корпус, горела вылившаяся солярка. Одно колесо, дергаясь, сделало несколько рывков, затем судно стало быстро уходить под воду. Над ним стремительно вращалась воронка, унося на дно людей и мелкие обломки.
Морозов сделал попытку свернуть к месту гибели парохода, чтобы подобрать людей, которые сумели выплыть из водоворота и миновать горящее озерцо солярки. Но перегруженный бронекатер захлестнуло на повороте волной, окатившей палубу, а впереди мины и снаряды добивали людей. Лезть в гущу взрывов со своим собственным грузом в сто пятьдесят бойцов и сваленными как попало ящиками с боеприпасами было бесполезно.
И последний, шестой по счету, рейс запомнился не меньше. Отчаливали от Красной Слободы, когда за лесом начали меркнуть звезды. Приближался рассвет, и немцы словно ошалели, торопясь выполнить свой ночной план. Снаряд ударил прямо по ходу бронекатера.
По характерному звуку рвущегося металла Николай Морозов понял, что пробило борт и осколок не маленький. Оттолкнув рулевого, мичман резко закрутил штурвал, уходя в сторону. Угадал. Еще два снаряда, скорее всего «семидесятипятки», подняли бурлящие фонтаны воды и дыма правее по курсу.
Если бы не свернул, пожалуй, словили бы немецкий подарок в корпус. Пока отделались ударом взрывной волны и несколькими осколками, звякнувшими о рубку, башни и доставшими кого-то из красноармейцев.
– Миша! – не отрываясь от штурвала, окликнул Морозов рулевого. – Сбегай, глянь, крепко нас уделало? Пусть ребята в трюме все хорошенько проверят, нет ли течи.
Высокий сутулый Миша Лысенко с готовностью козырнул, но в дверь рубки вбежал боцман Ковальчук и сообщил:
– Дырка так себе, с ладонь. Уже заделывают. Там бойцов осколками побило и перегородку смяло.
– Под ватерлинией пробоин нет?
– Пока бог миловал, но в нескольких местах клепки расшатались, вода потихоньку сочится. Но эти мелочи мы на берегу устраним.
Поблизости рвануло раза три подряд. Капитан и боцман поняли, что на этот раз немецкие артиллеристы охотятся именно за их бронекатером. Отдавать штурвал кому-то другому Морозов не стал, хотя и боцман, и долговязый Лысенко были опытными моряками.
– Егор, – приказал он боцману, – дуй в машинное отделение: если потеряем ход, нам труба.
– Есть!
Судя по всему, бронекатер ловили в прицел три 75-миллиметровые полевые пушки. Хорошо, что хоть не «стопятки»! Снаряд провыл над рубкой, снова взрыв, а затем звон разбитого прожектора.
– Самый полный! – передал Морозов в машинное отделение, хотя какой, к черту, «полный», если катер снова забит людьми и грузом сверх всякой нормы.
Метров через двести взрывы прекратились. По крайней мере, направленные в бронекатер. Возможно, помогли огнем наши орудия с левого берега, а скорее всего, «Верный» миновал зону огня этой настырной батареи. На палубе шумели, спорили, кто-то вскрикивал от боли.
– Миша, бери штурвал. Пойду разберусь, что за шум.
– Машинное работает нормально, – доложил скороговоркой вернувшийся Ковальчук. – А на палубе это мы с командиром роты о пустом спорили. Прикажите ему тела погибших за борт опустить.
Морозов передал штурвал Лысенко, вышел из рубки и увидел три трупа: младший лейтенант с разорванным, кое-как перемотанным бинтами животом и двое красноармейцев в окровавленных гимнастерках.
– Я с Женькой одно училище заканчивал! – кричал лейтенант, командир роты, с портупеей и кобурой на боку. – Это моя рота. Погибших хоронят как следует, а не выбрасывают где попало.
– Корабль перегружен, – не вступая в споры, коротко объяснил Морозов и снял фуражку. – На берегу хоронить будет некогда, да и негде. Хороните в воде.
Лейтенант тоже снял каску, с минуту раздумывал. Звенела, набирая высоту, мина – значит, берег уже недалеко. Взрыв, за ним другой подбросили «Верный». Волна, как выстрел, резко хлопнула о плоское днище.
– Ладно, пусть ребята на дне Волги лежат. Не самое плохое место.
Три трупа по очереди сбросили в воду. Раненых было человек семь, некоторые тяжело.
– В трюмы силком загоняли, – с досадой выругался боцман Ковальчук. – Боимся, утонем! Вот и результат – троих наповал осколками и остальные семь – кто выживет, а кто и нет.
– Сам в свой гроб лезь! – обозленно выкрикнули из толпы красноармейцев. – Вон в борту дырки. Неизвестно, сколько там мертвяков.
Ненужный спор прекратила пулеметная очередь с берега. Катер уже подходил к обрыву и был недосягаем для прямого огня немецких орудий. Мины хлопали наугад, а два пулемета из верхних окон полуразрушенной пятиэтажки сыпали частыми сериями трассеров. Большинство пуль, попавших в катер, рикошетили от брони. Но страх, из-за которого многие красноармейцы ни в какую не хотели лезть в трюм и кубрик, снова сыграл свою роковую роль.
Одна из очередей прошла вдоль судна, послышались шлепки пуль о человеческие тела. Раненный в ногу красноармеец пытался отползти под защиту рубки, но гимнастерку на спине рвануло, а вокруг разлохмаченного отверстия быстро расплывалось черное в полутьме пятно.
Еще двое бойцов тяжело ворочались у стойки лееров, кто-то пытался встать, но снова валился на палубу. Толпа кинулась с одного борта на другой. Ковальчук, широкоплечий сигнальщик Валентин Нетреба и еще несколько моряков теснили толпу напуганных бойцов, в основном мальчишек лет восемнадцати.
– А ну сидеть!
– Не двигаться, иначе перевернемся.
– Дергач, огонь осколочными по пулеметам! – скомандовал Морозов. – Достанешь?
– Достану, – отозвался командир носовой орудийной башни Вася Дергач. – Щас я им устрою.
«Трехдюймовка» открыла огонь. Толстые стены здания снаряды пробить не могли. Взрывы крошили кирпич, оставляя вмятины. Разнесло обгоревшую оконную раму. Пулемет, стоявший на треноге, раскидало вместе с расчетом. Два других усилили огонь, хлопали винтовочные выстрелы, но «Верный» уже ушел под защиту обрыва.
Когда рота выгружалась, Ковальчук, не выдержав, обругал лейтенанта, показывая на раненых, которых предстояло увозить обратным рейсом.
– Распустил слюни, людей в трюм загнать не сумел. Считай, полвзвода накрылось, в бой не вступая.
Лейтенант замахал руками, заикаясь, что-то крикнул в ответ, но неподалеку уже взрывались мины, которыми немцы встречали прибывающие суда.
– Иди, воюй, – подтолкнул его боцман. – Если ума наберешься, может, выживешь и людей беречь научишься.
А на берегу уже ждала толпа раненых. Сначала загружали тяжелых.
– Черепно-мозговые, с ранениями живота и грудной полости, – грамотно распоряжался капитан с медицинскими эмблемами.
Он стоял на кромке воды. Мелкая волна облизывала его шевровые сапоги. Различая все эти детали, Костя Ступников вдруг понял, что уже рассвело и назад предстоит добираться на виду немецкой артиллерии.
Василий Дергач, в танкистском шлеме, сидел на краю люка и лузгал добытые где-то семечки. Костя невольно сглотнул слюну, а рыжий Дергач протянул пригоршню:
– Бери, погрызешь.
– Спускаться далеко, – отозвался Костя.
– Ну, я сам тебе принесу.
Небольшого роста кривоногий артиллерист поднялся по скобам рубки и щедро отсыпал две пригоршни семечек.
– По светлому пойдем, – озабоченно проговорил Федя Агеев.
– А-а, без разницы, – равнодушно отозвался Дергач. – Ночью сплошные ракеты, все равно видимость как на ладони.
– Самолеты, того и гляди, появятся. Вон, «рама» уже цели высматривает.
Высоко над рекой медленно шел немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Примета верная – значит, скоро пожалуют и штурмовики.
– Ковальчук, ты скоро погрузку закончишь? – окликнул боцмана Морозов.
– Я что, виноват? Несут и несут раненых. Уже сто сорок семь человек загрузили плюс восемь наших, которых по пути ранило.
– Все, хватит, – сказал мичман, обращаясь к врачу-капитану.