Страница 7 из 44
-Счастье, - вздохнул Пико, разглядывая первые розовые блики рассвета на далеких бурунах. - Ты счастлива, Адеви?
-Я счастлива, когда на промысле.
-А ночью, одна? Что тогда?
-Ночью я не бываю одна.
Раз после полудня она заявилась, шумная, как всегда.
-Эй, поэт, пошли на дело, - крикнула она, и, прихватив свой черный мешок, он направился следом по тропинке в сторону города. Через несколько минут она свернула в лес и, едва он открыл рот, прижала палец к губам, шепнув:
-За мной!
В густом кустарнике она отыскала брезентовый тюк и развернула его.
-Мой рюкзак! - воскликнул Пико, бросаясь на колени и развязывая тесемку. Он извлек книги и нежно погладил их, потом обернулся к Адеви.
-Как же я тебе благодарен! - Он поднялся и поцеловал ее в щеку. Она оттолкнула его.
-Бери рюкзак и пошли.
Вновь запаковав в брезент собственный мешок с добычей и спрятав его в кустах, она взяла направление на юго-восток, огибая лагерь стороной. С восхищением следил он, как ступает она, легко и бесшумно, точно антилопа, пока он с трудом продирается следом. Примерно через час она распрямилась, и походка стала более небрежной, так что он смог идти с ней нога в ногу.
-Адеви, куда мы идем? - поинтересовался он.
-Сматываемся, - ухмыльнулась она. - Я давно намеревалась обследовать чащу леса, но никто из этих трусов, все еще верящих бабушкиным сказкам, со мной не пошел бы. Мало радости пускаться за приключениями в одиночку, но когда появился ты, одержимый походом на восток, я поняла, что нашла спутника.
-И ты пойдешь со мной в утренний город? – воскликнул Пико.
-Для меня он не больше, чем лунный свет, но упустить приключение - не по мне, да и одному тебе не уцелеть.
-Адеви, как мне тебя отблагодарить?
-Ладно, брось.
И вот атаманша ведет поэта темными тропами, вслед за мечтой, в которую не верит, через владения, что считает своими, скользя между деревьями, подобно ветерку; и хотя недели воровской выучки сделали поступь Пико легче, он едва за ней поспевает, будто у него гири на ногах.
На третий вечер странствий Адеви встала перед Пико, отделенная от него мятущимся пламенем костра, и, пощелкивая пальцами в такт соловьиным трелям, начала танцевать. Через окно дрожащего, поднимающегося над костром жара смотрел он, как одна за другой слетают с нее одежды - головная повязка, жилетка, белая рубашка, юбка, - повисая на колючках кустарника, и она вертелась огненной саламандрой, и он сидел, пригвожденный к месту лиловым взглядом ее обнаженных грудей. Наконец, приблизившись, она увлекла его наземь; он лишь поднял глаза и промолвил «Адеви...», точно о чем-то вспомнив, но она зажала ему рот рукой.
А потом он рыдал так яростно, будто у него случился припадок, а от ее прикосновения отпрянул, как от раскаленных углей.
-Итак, ты девственник, - проговорила она, скручивая сигарету. - Все мы через это прошли. Наловчишься еще.
-Ты не понимаешь. Я предал ее.
-Свою крылатую девушку?
Он кивнул.
-Разве она не была с другими?
Вновь кивок.
-Тогда ты предаешь лишь свое воображение.
-Так и есть! - вскричал Пико. - Я предал свое воображение.
-Ложись.
Но он взял с нее слово, что она больше не дотронется до него, и всю ночь пролежал без сна, не в силах читать или писать; воспоминание о случившемся иглой засело в сердце. Наутро еда не лезла ему в рот, и Адеви присела рядом на корточки.
-Послушай, поэт, любовь совсем не то, что мы о ней думаем.
Любовь похожа на юношу, который бросается спасать тонущую в море девушку и тонет сам.
-Да, но какая чудесная смерть. О, отчего, отчего я не утонул!
-Любовь - двое фехтующих слепцов, королева на необитаемом острове; любовь - это жертвоприношение, паническое бегство во тьме; это двое, чья слюна - отрава друг для друга; это пустой дом, затонувшая лодка, увечный танцор.
-Любовь - воспоминание о сладком дыхании спящей девушки, - прошептал Пико.
-Поэт, проветри свои мозги. Ты увяз в паутине собственных грез. Добро пожаловать в страну плоти со всеми ее грехами и всеми восторгами.
Но взгляд его был устремлен мимо.
Впрочем, бурлящая кровь, как водится, возобладала, потопив память о его позоре, погнав соки желания от чресел к голове. И через двое суток, глубокой ночью, он прополз мимо тлеющих углей костра, окунулся в волны ее дыхания и произнес:
-Научи меня.
Следующую неделю они отлучались из лагеря только чтобы подстрелить дичь, ибо голод постоянно давал о себе знать. Им не нужно было отходить далеко - каждый вечер звери собирались вокруг поглазеть на диковинное существо о четырех ногах и двух головах, издающее дикие вопли.
-Не думай, не думай ни о чем, - задыхаясь, повторяла Адеви каждую ночь, каждое утро, пока он вновь и вновь входил в нее, словно пытаясь заполнить щемящую пустоту у себя под ложечкой.
-Это все равно что есть, - сказал он ей.
-Это все равно что убивать, - возразила она в ответ, и, содрогаясь, он поцеловал знаки пятидесяти смертей на ее предплечье.
-Каково это - убивать? - спросил он.
-Блаженство скрыто глубоко. Как и с любым из сладчайших наслаждений, первый привкус горек. Алая ухмылка на горле брата до сих пор змеится у меня под веками, и в отличие от всех ночей с мужчинами, давно слившихся в одну, каждое убийство предстает отдельно перед моим мысленным взором. Снова и снова я могу пережить каждый удар, если того захочу. Это наивысшая ступень воровства - кража последнего удара чужого сердца.
-А мертвые? Куда уходят они?
-Пока что никто не вернулся из-за темных дверей, чтобы рассказать о том. Это самое увлекательное приключение, неизвестное, непознаваемое...
-Ты жаждешь его?
-Меня оно не страшит. Потому-то я никогда не проигрываю в схватке.
-Смерть и меня влекла. Я желал ее так же сильно, как желал женщину: обнять ее, поцелуем коснуться лавандовых губ. Но я не искал приключений, лишь избавления.
-Избавления нет, поэт. Только дорога, уходящая вдаль. Либо ты сам идешь по ней, либо она рано или поздно догонит тебя.
-Я стараюсь. Стараюсь идти по дороге, чтобы достичь утреннего города,
-Ты живешь в своих грезах.
-Да, грезы - это мои драгоценные копи, мною вспаханная земля, лес, что я валю. Я плотник, что пилит, отмеряет, прибивает сны друг к другу, собирает их в каркас, способный нести мое тело, вес моей плоти. При мне мои инструменты - моя тетрадь, моя ручка,
-А при мне мои - нож да руки.
-Твой язык, твои груди...
Заполночь пришла воровка,
Уложив меня ударом,
Мне связала крепко руки,
Нож приставила мне к сердцу
И потребовала деньги,
Я открыл уста сухие,
Прочь слизнул ее одежду,
Бедрами прильнул ей к лону,
Золото излив мое
В кошелек ее атласный.
Союз печального поэта с воровкой вряд ли мог оказаться счастливым. Когда острота новых ощущений стерлась, Пико понял, что рана все еще болит и кровь, чей вкус он чувствует на языке, - его собственная.
-Ты дала мне что-то, - сказал он ей. - И что-то забрала. Взамен утраченного появилось новое, но что именно, должен узнать я один.
В попытке забрать его сердце она похитила лишь невинность. Что, кроме ощущения потери, может оставить после себя вор? И вот, все дальше углубляясь в неведомую лесную чащу, Пико отыскал наконец слова для сонета той далекой крылатой девушке. Адеви оставалось лишь наблюдать. Ее горящие неутоленным желанием глаза, готовые съесть живьем, ее взгляд, неизменно укрощавший мужчин, больше не имели власти над вдохновленным поэтом.
Случалось, она средь бела дня выхватывала нож и подступала к нему, вынуждая обороняться, и все для того, чтобы только снова к нему прикоснуться, повалить и притиснуть к земле, отрывая пуговицы с рубашки, пока он не начинал с хихиканьем извиваться, пытаясь освободиться.
Глава 3
ДУЕТ С МИНОТАВРОМ