Страница 8 из 22
А что советует Москва? Все его мероприятия одобрены, одновременно ему приказано действовать максимально осторожно и никакой особой самостоятельности не проявлять. Если все принятые им меры результатов не дадут — ждать.
Действительно, очень странно... Ждать... А чего? Жаль, что начальство не догадалось командировать кого-нибудь в Черноморск, ориентировать, посоветоваться, выработать общий, наиболее разумный план... А время пока идет. «Виргиния» завтра снимается с якоря. Черт возьми, после отплытия «Виргинии» решение сложной задачи о таинственном пассажире может стать невозможным.
Все эти сомнения волновали, тревожили и даже раздражали подполковника Рославлева. Он нервно ходил из угла в угол и никак не мог придумать: что же еще надо сделать, чтобы не упустить этого загадочного пассажира, будь он проклят...
Часы безостановочно отсчитывали время. Сумерки опустились на город, и в кабинете стало темно. Подполковник подошел к стене, повернул выключатель, да так и остался стоять, хмуря брови и кусая губы. Он думал, упорно и напряженно думал.
Генерал сказал: «Ищите, непрерывно докладывайте и ждите дополнительных указаний». На прощанье он снова повторил: «Да, да, ждите, товарищ подполковник, не всякое ожидание означает пассивность...»
А потом неожиданно, совсем неожиданно заговорил о другом — попросил описать, где, в какой части города находится домик, в котором жил кораблестроитель профессор Савельев. Что бы это могло значить? Профессор погиб давно, подробности неизвестны... Старая, забытая история, ее следов не найдешь даже в архивах...
Рославлев зажег папиросу, но так и не закурил ее. Негромкий стук в дверь прервал его размышления. На пороге кабинета стоял мичман Бадьин, смущенно теребя фуражку.
— Входите, Павел Васильевич, — приветливо встретил его Рославлев и крепко пожал руку.
Мичман от удивления смутился еще больше. Подполковник видит его в первый раз, а знает уже имя и отчество.
Рославлев словно разгадал мысли своего посетителя.
— Мне еще вчера о вас дежурный доложил, когда вы иностранного матроса к нам привели. Дежурный сказал, что сегодня вы обещали зайти. Я ждал вас.
Подполковник подошел к столу, включил настольную лампу и, улыбаясь, посмотрел на растерявшегося мичмана.
— Садитесь, курите и давайте беседовать... Очень хорошо, что вы не отмахнулись от иностранца, а привели его к нам.
— А как же иначе, товарищ подполковник.
Я службу знаю... Действую всегда по обстановке, по уставу и по совести.
— Отлично сказано!.. Мне бы хотелось узнать, как вы столкнулись с ним, о чем разговор был.
Бадьин не спеша рассказал все подробности своей встречи с матросом.
— Он, товарищ начальник, тайную полицию да ГПУ разыскивал. Не знает, конечно, нашей жизни. А в общем, видать, парень не плохой, — закончил Бадьин.
Подполковник слушал очень внимательно. В свою очередь он рассказал мичману о нападении на Хепвуда, когда тот возвращался на пароход. Хепвуд сейчас находится в больнице.
— Вот так история! — сокрушенно покачал головой Бадьин. — Жаль парня... Что же теперь будет? Иностранец, а обидели на нашей территории...
— Ничего, международных осложнений пока не предвидится, — улыбнулся Рославлев.
Потом, помолчав немного, неожиданно заметил:
— А ведь Хепвуд здесь совсем один. Один на чужой стороне. Ни родных, ни знакомых. И из товарищей вряд ли кто навестил его.
Рославлев задумчиво поглядел в окно.
— Не мешало бы вам, товарищ Бадьин, навестить Хепвуда в больнице. Взять над ним шефство, так сказать...
Павел Васильевич это предложение выслушал не без удивления. Матрос, конечно, здесь один, все это так. Но и он, Бадьин, не приходится Хепвуду ни родственником, ни приятелем. К тому же, удобно ли военному моряку заводить случайное знакомство с иностранцем?.. Впрочем, если товарищ подполковник считает, что это можно и нужно, что ж, он, пожалуй, согласен, только об этом придется доложить начальству.
— О начальстве не беспокойтесь, — сказал Рославлев, явно любуясь мичманом. — Я сам сообщу ему все, что надо.
Бадьин покрутил ус и кашлянул.
— Вам виднее, товарищ подполковник. Правда, сейчас у нас горячая страда, работенки хоть отбавляй. Скоро пойдем в плаванье. Но завтра же забегу в больницу. Обязательно. Может, действительно парню что-нибудь надо.
Рославлев поблагодарил Павла Васильевича и поднялся со стула. Встал и мичман. Они расстались как давнишние знакомые, и еще долго подполковник, стоя посреди кабинета, слышал удалявшиеся тяжелые шаги мичмана Бадьина.
Не возвращаясь к столу, Рославлев посмотрел на часы. Пора, пора! Он позвонил дежурному и сказал, что уходит домой. Если будут спрашивать, он весь вечер дома.
Рославлев убрал со стола бумаги, спрятал их в сейф и, заперев его, для верности несколько раз подергал за ручку.
Телефонный звонок застал подполковника уже на пороге кабинета. Он выслушал, что говорил невидимый собеседник, и коротко ответил, что тоже приедет в больницу, так как хочет присутствовать при разговоре капитана Глэкборна с Джимом Хепвудом. Подполковник Рославлев с сожалением подумал, о том, что ему приходится нарушить намеченный распорядок на сегодняшний вечер.
Небольшой двухэтажный особняк, из которого вышел Рославлев, стоял несколько в стороне от центра Черноморска. Город встретил запахами цветов, музыкой, доносившейся из ближайшего санатория, едва слышным шумом морского прибоя.
Попадались редкие прохожие. В Черноморске, как и во многих других южных городах, вся вечерняя жизнь сосредоточивалась на двух-трех центральных улицах и в небольшом городском парке. Там было шумно и весело. А здесь — тишина и покой.
...Хепвуд спал, когда дежурный врач ввел в палату капитана Глэкборна и сопровождавших его заместителя начальника порта и Рославлева.
Окна палаты выходили в больничный сад. Одно из окон было открыто, и легкая тюлевая занавеска едва шевелилась от теплого южного ветра. В палате стояло пять коек. Но, кроме Хепвуда, здесь находился только один больной — седой, усатый старик. Сдвинув на нос очки, облокотившись на высоко поднятую подушку, он читал газету. Поверх одеяла лежала его забинтованная, одетая в лубок рука. Прохор Тимофеевич Расторгуев — кочегар торгового парохода «Дружба» заканчивал курс лечения в хирургическом отделении городской больницы.
Дежурный врач, попросив остальных обождать, подошел к койке, на которой спал Хепвуд, и наклонился над ним.
— К вам пришли! — тихо сказал он. — Как вы себя чувствуете?
Матрос открыл глаза. Он узнал врача, и лицо его расплылось в улыбке.
— Благодарю вас, сэр... Немного лучше... Вот только очень болит здесь, — он показал на затылок. — И потом уши... Я стал плохо слышать.
Врач, едва касаясь, ощупал голову больного. Он дотронулся до затылка. Лицо Хепвуда исказилось от боли. Последствия удара кастетом оказались, очевидно, серьезнее, чем показал первый диагноз.
Врач подошел к ожидающим посетителям я предупредил их, что разрешает разговаривать с больным не более десяти минут.
— Этого вполне достаточно — заявил Глэкборн и направился к Хепвуду. Подойдя к больному, он некоторое время молча смотрел на него, потом заговорил решительно и резко. Он настаивал на немедленном возвращении матроса. Однако капитана Глэкборна постигла неудача. Джим Хепвуд наотрез отказался вернуться на «Виргинию». Ни уговоры, ни угрозы капитана не повлияли на решение матроса. Он упрямо качал забинтованной головой, лицо его побледнело от волнения, и он повторял, словно заученный урок:
— Нет, сэр, не могу, сэр! Поправлюсь и вернусь, обязательно вернусь. Обещаю вам. Извините, сэр, но я же не виноват, что так получилось... Уверяю вас, что я ни в чем не виноват!
Рославлев внимательно слушал разговор капитана с матросом, ничем не выражая своих чувств. Он даже отводил глаза, когда взгляд Джима, словно в поисках поддержки, останавливался на нем. Подполковник — официальный представитель власти — только присутствовал, он обязан был оставаться беспристрастным и спокойным.