Страница 1 из 2
Владимир Константинович Арро
В Пышму. За тетрадками
Я и сам удивляюсь, как меня тогда назначили. Мне все кажется, что во время войны я был ужасно маленьким.
На второй перемене Мария Георгиевна сказала:
— Кто-нибудь из вас должен вместо уроков пойти в Пышму за тетрадками. Сейчас конец месяца и нужно срочно тетрадки получить. Машины нет, поэтому придется с санками.
Ого! А до Пышмы от нашего поселка десять километров. И как-никак мороз на улице, а в школе батареи горячие. Все замолчали и начали ждать, кто же вызовется. Вдруг Жорка меня в бок толкает и говорит:
— Давай с тобой пойдем!
Я говорю:
— Давай.
И мы подняли руки.
— Хорошо, Бирюков и Рыжиков, — говорит Мария Георгиевна, — можете уроки на завтра не готовить. Выходите сейчас же. Только у завхоза получите накладную и санки.
Схватили мы шапки и побежали к завхозу. В эту минуту, по-моему, нам весь класс позавидовал.
Вышли мы с санками на Пышминский тракт, оба за веревочку держимся и молчим. Под ногами снег скрипит, а из-за елок иногда солнце выглядывает. И тогда перед нами наши тени двигаются. Длинные такие, голубые. Жорка смотрел на них, а потом и говорит:
— Не пойму я, Сашка, кто из нас выше? Ты или я?
А я говорю:
— Это ерунда, что ты немножко выше. Зато я шире в плечах. И еще физрук сказал, что у меня грудь птичья. У воробьев видал, какая грудь? Колесом, как у матросов.
Жорка тогда замолчал. А потом и говорит:
— Как думаешь, Сашка, кто из нас должен быть главнее? Ты или я?
А я говорю:
— Конечно, я. Накладная-то у меня за пазухой. И завхоз все в мою сторону объяснял.
Жорка опять замолчал, а потом говорит:
— Знаешь, почему я вызвался? Я задачки по арифметике не решил.
А я говорю:
— А знаешь, почему я вызвался? У меня в домашней работе по русскому две кляксы.
И опять мы молча пошли. Только снег под валенками: скрип-скрип. Вот уже и кордон показался. Из-за большого сугроба желтый домик выглядывает. А в нем жил наш одноклассник Афонька Седых. Отец его лесником работал.
Жорка и говорит:
— Давай зайдем к Афоньке.
А я говорю:
— Зачем? Его все равно дома нет.
— Ну, просто так, — говорит Жорка, — зайдем.
И мы зашли.
Залязгала цепью Афонькина собака Альма и как начала на нас лаять! Мать водном платке и валенках на крыльцо вышла, как нас увидела, так и бросилась к нам бежать. Платок потеряла, волосы по ветру летят.
— Что? Где? Что с Афоней?
Я головой мотаю:
— А ничего…
— Афоня где? Что случилось? — кричит мать.
А Жорка отвечает:
— На арифметике. Сейчас третий урок.
— А что же вы пришли? — спрашивает мать.
— А мы в Пышму, за тетрадками, — отвечает Жорка. — У нас и накладная есть.
— Ах вы, окаянные, — говорит мать. — Напугали-то как! Ну что, зайдете погреетесь?
А я говорю:
— Нет, мы пойдем.
Она плечами пожала, и мы пошли.
И снова перед нами только снег да елки. Да еще березы. Елки-то снегом завалены, нахохлились, а березы нагишом стоят. И зачем-то к дороге вылезли, на самый сквозняк.
Потом впереди нас на дорогу две вороны сели и давай щипаться. Жорка говорит:
— Эх, рогатку не взял!
А я кричу:
— Слабо снежком попасть!
Жорка стал снежок делать, а он рассыпается. Я тогда вынул ключ от комнаты и говорю:
— Смотри!
Как швырнул ключ в ворон, они чиститься и перестали. Поглазели на нас бочком-бочком и вдруг спокойно поднялись и полетели. Я побежал на то место, смотрю, а ключа нет. Подбежал Жорка с санками и кричит:
— Где ищешь, сам не докинул! Ближе надо искать!
А я кричу:
— Не видел, так и не говори! Я даже немножко перекинул! Вот где надо искать!
Рылись, рылись мы в снегу — никакого ключа нет.
А Жорка говорит:
— Ничего, весной придешь, он здесь будет лежать, как новенький. Только место запомни: около столба с отбитым изолятором.
И мы повезли наши санки дальше. Шли-шли и ничего интересного нам больше не встретилось. Вдруг Жорка говорит:
— А кто-то нам навстречу идет.
Я посмотрел вперед — и правда, далеко на дороге какая-то черная фигурка движется. Жорка говорит:
— А вдруг это «Черная кошка»?
Меня даже мороз по коже продрал. У нас в поселке уже целый месяц про эту бандитскую шайку говорили. Взялся я за веревку покрепче, а сам отвечаю:
— Все ты врешь, Жорка. Никакой здесь «Черной кошки» нет. Просто человек идет.
А Жорка меня за руку схватил и говорит:
— Смотри, остановилась!
А фигурка и правда застыла на месте. Встали мы и ждем, что дальше будет. А фигурка вдруг снова пошла. Жорка говорит каким-то загробным голосом:
— А где у тебя накладная?
Я отвечаю:
— В нутряном, за пазухой.
— Давай мне, — говорит Жорка, — я в шапку спрячу. У меня как раз подкладка там отстает.
Отдал я Жорке накладную, он сунул ее в свою длинноухую шапку, и мы пошли дальше. Только гораздо медленнее.
Жорка и говорит:
— Как подойдем, ты бросай ему под ноги санки! А я сзади налечу и начну его снегом кормить. А ты тем временем обыскивай. Главное, чтоб оружие отобрать, а то еще будет стреляться!
Я говорю:
— Ладно.
Идем, а сами, кроме фигурки, ничего не видим. Мы и не заметили, как на шепот перешли.
Жорка вдруг говорит:
— Смотри, а он санки тянет!
Я посмотрел и говорю:
— И никакой это не он, а она! Видишь, шаль на голове? Все ты выдумываешь, Жорка! Никакая это не «кошка», а просто тетка санки везет. Наверное, за пайком в Пышму ездила.
Жорка рассердился, засопел.
— Понимал бы ты что-нибудь в «кошках»! Это он специально теткой переоделся. Думаешь, зря кошкой назвали? Если в шайке были бы одни дядьки, то назвали бы «черный кот».
А я уже теперь все хорошо видел и стал над Жоркой смеяться.
— Скажешь, он и губы специально накрасил, да?
Тут уж и Жорка увидел, что это идет молодая женщина. А на санках у нее была привязана белая наволочка. С такими наволочками у нас ездили в Пышму получать пайки за погибших.
Поравнялась женщина с нами и остановилась.
— Ну что, — говорит, — воробьи, замерзли? Куда путь держите?
— А мы в Пышму, за тетрадками, — говорит Жорка. — У нас и накладная есть.
— Проходила мимо Когиза, открыт. Чем же мне вас угостить, не знаю.
Развязала она наволочку, вынула какой-то мешочек.
— Вот, — говорит, — из сладкого-то один только сахарный песок. Есть у вас куда отсыпать?
Пошарили мы по карманам — ничего нет. Вдруг Жорка сорвал с себя шапку.
— Есть! — говорит. — А накладная на что?
И стал кулек сворачивать. Я смотрел-смотрел и решил: а чего ей будет? Песку-то ведь охота попробовать.
Насыпала нам женщина полкулька, усмехнулась и говорит:
— От Ивана Кузьмича гостинец. Сам, бывало, тоже конфеты любил… Ну, ступайте, воробьи. Дорога дальняя, казенный дом.
И она повезла свои санки. А мы стояли с Жоркой и думали, как же нам сахарный песок есть?
Жорка и говорит:
— Давай по очереди в рот сыпать. Только понемногу. Вот смотри!
Закинул голову, разинул рот и давай по кульку постукивать. А потом мне передал, и я тоже самое сделал. Жуем песок, хрустим. А Жорка говорит:
— Давай со снегом. Получится мороженое.
Стали мы тогда со снегом есть. Ничего, вкусно получалось. Правда, в Ленинграде до войны мороженое было вовсе не такое.
Только я смотрю, у кулька один край совсем мокрый, вот-вот оторвется. Я и крикнул Жорке:
— Тише ты со своими слюнями-то! Накладную совсем испортил!
А Жорка тоже крикнул:
— Кто, я? Сам слюни распустил!
И стали мы друг друга подталкивать. Не сильно, а так, — легонько, чтобы песок не рассыпать. Вдруг Жорка на санки наткнулся и как полетит вверх тормашками! И весь песок ему прямо в лицо. Я хохочу, а он лежит, глаза зажмурил и свой подбородок облизывает.