Страница 9 из 10
Удивительное дело! Но это же самое «оружие» потом так же исправно работало и против самого нашего отца, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а «заправлял» всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит сила классики!
Прошло уже более четверти века с тех пор, когда дедушки не стало, но я, почему-то, до сих пор хорошо и отчётливо в деталях помню тот день – 11 марта 1967 года. Меня разбудили очень рано, было ещё темно. Отец с мамой о чем-то тревожно перешёптывались, собирая в узел какие-то вещи. Какая-то тяжёлая и мрачная атмосфера царила в доме, и на душе мне было неприятно. Потом, уже в дедушкином доме, я помню множество знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами. Помню женщин в белых платьях с белыми же косынками (традиционный траурный цвет), стоящих и причитающих в отведённой для них части дома. Помню, как я со страхом подошёл к окну, за которым лежал завёрнутый в саван мой дед.
А ещё очень хорошо помню, как бабушка подойдя ко мне, всё говорила: «Плачь, твоего дедушки больше не стало. Плачь, ну почему же ты не плачешь?» Мне было стыдно, что в такой день я не плачу вместе со всеми, но я ничего не мог с собой поделать. В горле стоял какой-то большой ком и мешал мне плакать.
И ещё один фрагмент стоит перед глазами: когда дедушку опускали в могилу, отец, вытирая платком слезы, как-то сосредоточенно смотрел, словно отмечая для себя – правильно ли кладут могильщики тело деда и удобно ли будет последнему там лежать.
Бахшилло
Отец. Фото нач. 50-х гг ХХ столетия. Из личного архива автора.
Мой отец поровну поделил свою жизнь между семьёй и не менее родной его сердцу редакцией «Бухоро хакикати» («Бухарская правда»), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.
Назвать его высококлассным репортёром или известным журналистом я бы, всё же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок – члена союза журналистов СССР, которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил «делать» газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную вёрстку, не пройдя отцовской правки.
Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое «главнокомандующий», с опущенной буковой «л» и т. п.), но и за политкорректностью. Важность цензуры невозможно было недооценивать ибо, этой адской машине в «брежневские» времена не могло ничто противостоять. Не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете фамилии членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на «главную», как быть, если главных новостей сразу несколько и ещё многое другое. А поскольку, «мышиная возня» в Кремле никогда не затихала, то и угадать – как правильно «расположить фигуры» – было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество – возложить на свои плечи серьёзную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.
Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и чётко отлаженный механизм советской бюрократической машины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.
Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утверждённому сверху сценарию: Москва отсылала «правильный текст» в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было, чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая – «правильно ли я поступил, или нет».
Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту «советскую рулетку». Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. Папа, порою, гордился в узком семейном кругу, что обошёл республиканскую газету «Правда Востока», которая ждала разъяснений из Москвы.
Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все же, были в курсе насчёт одной – единственной – его «слабости» – папа не прочь был расслабиться после тяжёлого трудового дня и потому, улучшив момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали «столичной» или же коньяком. После чего, изрядно захмелевшего, провожали до дому. Благо, мы жили в двух шагах от редакции.
Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога ступала на территорию нашего двора, как мы (я или брат) со всех ног мчались уже «на перехват», поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки на лицах наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили их, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, сопровождали его по скорее домой. Отец ни в какую не соглашался, отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, «гости», прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, под всяческими благовидными предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что «завтра уж, они непременно посетят столь гостеприимный дом».
Так как по гороскопу папа был «львом», то, едва переступив порог квартиры, он оглашал его своим грозным рыком, напоминая домочадцам – кто в доме хозяин. Это одновременно и смешило и бесило домашних, прекрасно знавших мирный характер отца. Родные давно привыкли к подобным картинам, поскольку со стороны выглядело это совершенно беззлобно и – я бы даже сказал – уж слишком нарочито. Да и сам отец, в таких случаях, старался не смотреть в глаза своей «жертве», поскольку в глубине души он жутко стеснялся своего состояния. Иногда, в короткие минуты отрезвления, видя, что это нас только забавит, он и сам широко растекался в улыбке, однако через короткое время чересчур большая доза алкоголя все же заявляла о себе, вновь отбрасывая его в состояние опьянения, заставляя снова «отчебучить» этакое, от чего мы снова хватались за животы.
Наутро же, насупив свои густые мохнатые брови и изобразив на лице хмурое выражение, он как можно скорее торопился на работу, стараясь ни на кого не смотреть, чувствуя вину за вчерашнее и явно терзаясь угрызениями совести.
Главный коридор, проходивший по центру здания редакции, строго делил «узбекскую» газету от «русской». Однако деление это было чисто условным, поскольку атмосфера в коллективе была очень демократичной, что, впрочем, всегда являлось одним из важных факторов, отличающих по-настоящему профессиональные и творческие издания от остальных. Коллеги уважали и ценили коллегу не только за его жертвенность и самоотдачу, но и за его шутки и остроты, байки и анекдоты (порою, довольно пикантного содержания), за забавные истории и курьёзы, случающиеся в журналистской практике и которые, как правило, можно услышать только в редакционной «курилке». Словом, он жил и дышал своей работой, находясь среди таких же единомышленников, как и он сам, беззаветно и преданно любивших своё дело и не представлявших себе иной профессии.