Идеальный шпион

— Вот так, мой дорогой! — проговорила она. Она расцеловала его в обе щеки и вгляделась в его лицо, как бы ища в нем что-то, ею утерянное. И только наутро он понял, что она целовала его на прощанье.

«Милый, —

писала она, — ты хороший, и фигура твоя — из Микеланджело, но твой папа запутался в делах. Тебе лучше остаться в Берне. Все равно Е. Вебер любить тебя всегда».

В конверте были золотые запонки, купленные нами для ее кузена Виктора из Оксфорда, и две сотни фунтов, оставшиеся от тех пятисот, которые Пим отдал ей для передачи невидимому мистеру Лапади. Сейчас, когда я пишу, эти запонки на мне. Золото их украшено коронами из крохотных бриллиантов. В баронессе всегда присутствовала некая царственность.

В доме мисс Даббер наступило утро. Сквозь задернутую оконную штору до Пима доносилось позвякивание бидонов на тележке молочника, совершавшего свой круиз. Пим потянул к себе розовую папку, кратко помеченную инициалами Р.Т.П., послюнявил указательный и большой пальцы и принялся аккуратно просматривать бумаги, пока не извлек оттуда полдюжины нужных ему документов.

Копия письма Ричарда Т. Пима отцу-настоятелю в Лайм от 1 окт. 1948 года, содержащего угрозы привлечь к суду отца-настоятеля за совращение его сына. (Из досье Р.Т.П.)

Отношение от 15 сентября 1948 г., направленное отделом по борьбе с мошенничеством в отдел паспортного контроля, рекомендующее конфискацию паспорта означенного Р.Т.П. по причине следственного разбирательства. (Получено по неофициальным каналам через отдел сношений с Главным полицейским управлением.)

Письмо от казначея школы, адресованное Р.Т.П. и отвергающее предложение как сухофруктов, так и консервированных персиков и прочих поставок якобы в счет полного или частичного погашения задолженности за обучение. В письме выражено сожаление по поводу принятого Советом решения о невозможности продолжить обучение Пима бесплатно. «Кроме того, достойно сожаления, что вы отказались причислить себя к финансово несостоятельным родителям, чьи сыновья готовят себя к духовному поприщу». (Из досье Р.Т.П.)

Полное ярости письмо поверенного г-на Эберхарта Бертля, занимавшего некогда должность помощника управляющего «Гранд-Палас-отеля» в Берне, направленное полковнику сэру Ричарду Т. Пиму, кавалеру ордена «За безупречную службу», очередное письмо в череде писем, требующих выплаты в установленном порядке суммы в 11 тысяч 18 французских франков и 40 сантимов, а также процентов, исходя из 4 процента за каждый просроченный месяц. (Из досье Р.Т.П.)

Вырезка из лондонской «Кроникл» от 8 ноября 1949 года — объявление о банкротстве Р.Т.П. и о принудительной ликвидации восьмидесяти трех компаний империи Пима, в том числе, разумеется, и «Ученого содружества Маспоула с ограниченной ответственностью». Вырезка из «Дэйли телеграф» от 9 октября 1948 г. с сообщением о кончине в больнице Труро, Корнуолл, Джона Реджинальда Уэнтворта, последовавшей после долгой болезни, вызванной травмами. Покойный был горячо любимым мужем некой Пегги.

И любопытная маленькая заметка, промелькнувшая неизвестно где — о задержании на борту судна крейсерного класса «Гранд-Бретань» известных мошенников Вебер и Вульфа, он же Каннингхем, выдававших себя за герцога и герцогиню Севильских.

Один за другим Пим пронумеровал документы ручкой с красными чернилами, обозначив номер в верхнем правом углу, а затем проставил эти же номера в соответствующих местах рукописи, сделав для этого сноски. С чиновничьей аккуратностью он скрепил документы вместе скоросшивателем, поместив их в папку, озаглавленную «Приложения». Захлопнув папку, он встал, облегченно вздохнул долгим вздохом и потянулся, отведя руки назад, как делает человек, сбросивший с себя ярмо. Туманная бесформенность отрочества осталась позади. Вперед манили возмужание и зрелость, хотя неизвестно, осилит ли он дистанцию. Наконец-то он был в своей любимой Швейцарии, духовном приюте прирожденных шпионов. Подойдя к окну, он в последний раз оглядел площадь, где устало меркли английские фонари. С сумрачным видом он разделся, выпил последнюю рюмку водки, с сумрачным видом поглядел на себя в зеркало, готовясь лечь в постель. Но в душе была легкость, удивительная легкость.

Он почти парил. И словно боялся пробудиться. Проходя мимо письменного стола, он еще раз перечитал расшифрованное сообщение, которое на этот раз не потрудился сразу же уничтожить.

«Поппи, — думал он, — оставайся там, где ты есть!»

7

Пять лет назад Джек Бразерхуд пристрелил свою суку-лабрадора. Она лежала на месте в корзинке, страдая от ревматизма, дрожа всем телом, он дал ей пилюль, но ее вытошнило и она оскандалилась, запачкав ковер. И когда он, накинув куртку, достал из-за двери свою двенадцатикалиберку и позвал ее, она поглядела на него, как преступник, застигнутый на месте преступления, потому что знала, что больна и не помощница ему на охоте. Он приказал ей подняться, но она не могла. Когда он заорал ей «ищи», она приподнялась на передних лапах и тут же опять легла, жалко высунув голову из корзинки. Тогда, положив ружье, он принес из сарая заступ и вырыл для нее яму в поле за домом, на невысоком холме с хорошим видом на дельту. Потом он закутал ее в свой любимый твидовый пиджак, вынес ее из дому, выстрелил ей в затылок, раздробив позвоночник, и закопал. После этого он посидел возле нее с бутылкой шотландского виски, пока его всего не вымочила саффолкская роса, и решил, что собака умерла хорошей смертью, возможно, лучшей в этом мире, не так уж щедром на хорошую смерть. Он не поставил там ни памятника, ни скромного деревянного креста, но запомнил это место, взяв ориентирами церковный шпиль, засохшую иву и мельницу, и с тех пор, проезжая мимо, он мысленно посылал ей грубоватое приветствие — самое большее, что мог делать этот не верящий в загробную жизнь атеист. Так было и в это пустынное воскресное утро, когда он катил по безлюдным дорогам Беркшира, наблюдая, как солнце встает из-за холмов Юго-Восточной Англии. «Джек слишком давно в седле, — сказал Пим. — Фирме следовало отправить его в отставку десять лет назад». А тебя когда надо было отправить в отставку, мальчик? Сколько лет назад? Двадцать? Тридцать? Сколько лет ты уже в седле? Сколько метров проявленных пленок успел ты закатать в газету? И сколько было этих газет, кинутых в заброшенные почтовые ящики или спрятанных по ту сторону кладбищенской ограды? Сколько часов провел ты за слушанием пражского радио, держа наготове свои шифровальные блокноты?

Свежий ветер пах силосом и лесным костром, и аромат этот возбуждал его. Бразерхуд был родом из деревни. Среди его предков были цыгане, священники, лесники, браконьеры и пираты. Сейчас, когда утренний ветерок обдувал ему лицо, он опять превратился в голоштанного мальчишку, скачущего без седла на гунтере мисс Самнер по ее парку, проступок, как считалось, достойный жестокой порки. Он мерз в саффолкских болотах, ибо гордость не позволяла ему вернуться домой без трофея. Он совершил свой первый прыжок с оградительного аэростата на абингдонском аэродроме, впервые чувствуя, как ветер не дает закрыть рот, если крикнешь. «Я уйду, когда они меня вышвырнут. Уйду, но прежде мы перекинемся с тобою парой слов, мой мальчик!»

За последние двое суток он спал шесть часов — большую часть которых он провел на жесткой солдатской койке в комнате, где обычно предавались меланхолии, связисты, но он не чувствовал усталости.

— Можно вас на минутку, Джек? — спросила Кейт, весталка с пятого этажа, посмотрев на него взглядом, более долгим, чем всегда. — Бо и Найджел хотят вам еще кое-что сказать.

А когда он не спал, не отвечал на телефонные звонки и не предавался своим обычным смятенным мыслям по поводу Кейт, он наблюдал, как пролетает стороной его жизнь — неуклюжий свободный полет над вражеской территорией, вот она приближается, каменистая земля, и ноги его корячатся и извиваются, словно ветви сикомора. Он был рядом с Пимом на всех этапах его жизни, он рос рядом с ним, жил с ним, работал с ним даже тогда, в Берлине, в тот вечер, о котором он совсем забыл, а вспомнил лишь сейчас, вечер, окончившийся бурным свиданием с двумя армейскими медсестрами, с которыми они хорошо проводили время в двух смежных комнатах. Он вспомнил, как зимой 1943 года разглядывал свою изувеченную немецкими пулями руку, — вот тогда он испытал такое же чувство — недоверия и отчужденности.