Страница 8 из 15
– Немощь! – воскликнула Элинор. – Ты назвала полковника Брэндона немощным? Я могу представить, что он показался тебе гораздо старше, чем маме. Но, согласись, он выглядит здоровым и вполне твердо стоит на ногах.
– Ты разве не слышала его жалоб на ревматизм? Разве это не признак дряхлости?
– Моя милая, – со смехом сказала ее мать, – в таком случае ты, должно быть, постоянно в ужасе в ожидании моей скорой кончины. И наверное, для тебя это настоящее чудо, что я смогла дожить до почтенных сорока лет.
– Мама, ты несправедлива! Я знаю, что полковник еще не настолько стар, чтобы его друзья опасались его смерти от естественных причин. Он вполне может прожить еще лет двадцать, но тридцать пять лет – не тот возраст, когда думают о браке.
– Возможно, – ответила Элинор, – что мужчине тридцати пяти лет и девушке семнадцати лет о браке лучше и не думать. Но если найдется одинокая женщина двадцати семи лет, то тридцатипятилетний полковник вполне мог бы жениться на ней.
– Женщина двадцати семи лет, – сказала Марианна после небольшой паузы, – не может даже надеяться на то, что сможет испытать сама или внушить кому-нибудь трепетные чувства. А уж если ее дом непригоден для жилья и у нее маленькое состояние, то, мне кажется, она может принять на себя обязанности хозяйки дома и сиделки при будущем муже только ради обеспеченности и покоя, которые обретет в браке. И в подобной женитьбе не найдут ничего предосудительного. Такой брак удобен обоим, а окружающие не найдут в нем ничего странного. Но в моих глазах это не брак вовсе, это просто сделка, в которой каждый находит для себя выгоду за счет другого.
– Я знаю, что тебя невозможно убедить поверить в то, что двадцатисемилетняя женщина может испытывать к тридцатипятилетнему мужчине какие-либо чувства и что он может стать для нее прекрасным мужем. Но я не согласна с тем, что ты обрекла полковника Брэндона на постоянные болезни, его жену на вечный уход за ним только из-за того, что он вчера пожаловался (а ты помнишь, что вчера было сыро и холодно) на легкую ревматическую боль в плече.
– Но он говорил о фланелевых жилетах, – воскликнула Марианна, – а для меня они всегда связаны с болью в костях, судорогами, ревматизмом и другими старческими болезнями!
– Если бы он слег в лихорадке, то вряд ли удостоился бы подобной критики. Признайся, Марианна, ведь горящее лицо, тусклые глаза и быстрый пульс привлекают тебя гораздо больше?
После этого Элинор покинула комнату, а Марианна обратилась к матери.
– Мама, – сказала она, – я постоянно думаю только о болезнях и ни о чем другом. Я не сомневаюсь, что Эдвард Феррарс заболел. Мы здесь уже вторую неделю, а он так и не приехал. Только серьезная болезнь может объяснить это. Что еще могло задержать его в Норленде?
– Ты ждала его так скоро? – спросила миссис Дэшвуд. – Я – нет. Наоборот, меня больше волнует другое: когда я приглашала его погостить у нас, то не увидела ни особой радости, ни готовности приехать. Думаешь, Элинор его уже ждет?
– Я у нее не спрашивала, но она, скорее всего, уже ждет.
– Мне кажется, что ты ошибаешься. Когда я вчера говорила ей о том, что нужна новая решетка для одной из спален для гостей, она сказала, что торопиться незачем, будто бы комната в ближайшее время не понадобится.
– Странно! Что бы это могло означать? Хотя их поведение в принципе объяснить нельзя. Как спокойно они разговаривали друг с другом накануне отъезда! Каким холодным и сдержанным было их прощание! Эдвард прощался с Элинор как со мной, как любящий брат с сестрами, не более. В утро отъезда я дважды специально оставляла их одних в комнате, и оба раза Эдвард покидал комнату следом за мной. И Элинор, покидая Норленд и Эдварда, плакала гораздо меньше меня. И теперь она постоянно держит себя в руках. Ни унылости, ни меланхолии! А разве она пыталась хоть раз избегать нашего общества или появлялась где-нибудь грустной и недовольной?
Глава 9
Дэшвуды устроились в Бартоне с комфортом. Дом, и сад, и все, что их окружало, становилось для них с каждым днем более привычным. Они вновь вернулись к любимым занятиям, придававшим Норленду половину его очарования, и делали все с гораздо большим удовольствием, чем в Норленде после смерти отца. Сэр Джон Мидлтон, навещавший их каждый день в течение двух недель, не привык к подобным занятиям у себя дома и потому не переставал удивляться, находя их постоянно занятыми каким-либо делом.
И если не считать обитателей Бартона, то редко кто приходил к ним в гости. Несмотря на настойчивые просьбы сэра Джона поближе познакомиться с соседями и постоянные напоминания, что его карета к их услугам, независимость миссис Дэшвуд победила желание ее детей постоянно находиться в обществе. Поэтому она решительно отказалась навещать тех соседей, к которым нельзя дойти пешком. Таких же оказалось мало, и не все они принимали у себя гостей. Где-то в полутора милях от коттеджа в узкой долине Алленхейм, которая, как говорилось раньше, была продолжением Бартонской, девушки во время одной из своих первых прогулок обнаружили старинный респектабельный особняк, который им напомнил Норленд, он зажег их воображение, и им захотелось побольше узнать о нем. Но, наведя справки, они выяснили, что владелица дома, дама весьма преклонных лет, к сожалению, слишком слаба здоровьем, чтобы принимать гостей и выезжать в свет.
В окрестностях коттеджа было много изумительных мест для прогулок. Высокие холмы, которыми можно было любоваться из каждого окна коттеджа, манили его обитательниц насладиться чистейшим воздухом на их вершинах. Такие прогулки должны были привнести в жизнь сестер приятное разнообразие, особенно в те дни, когда распутица делала гуляние по низинам весьма сомнительным удовольствием. К одному из этих холмов однажды и направились Марианна и Маргарет, привлеченные яркими солнечными лучами, периодически прорывавшимися сквозь тучи. Два дня перед этим они провели в вынужденном заточении из-за проливного дождя и теперь очень радовались вновь обретенной свободе. Перспектива прогулки в пасмурную погоду не обрадовала миссис Дэшвуд и Элинор, и они предпочли остаться дома: одна – с любимой книгой, другая – с карандашами. На них не подействовали горячие уверения Марианны в том, что день обязательно прояснится и очень скоро в небе над их холмами не останется ни одной тучи. Поэтому младшие барышни отправились на прогулку вдвоем.
Оживленно болтая, они поднимались по пологому склону, радуясь каждому замеченному сквозь завесу туч кусочку голубого неба, а когда на их разгоряченные лица подул прохладный юго-западный ветер, они снова пожалели о том, что напрасные опасения помешали матери и Элинор разделить с ними это восхитительное удовольствие.
– Разве можно вообразить что-нибудь лучше! – воскликнула Марианна. – Маргарет, мы будем здесь гулять не менее двух часов!
Маргарет согласилась, и, весело смеясь, девушки двинулись навстречу ветру. Они шли еще минут двадцать, когда неожиданно тучи над их головой сомкнулись и в лица ударили холодные струи дождя. Они были вынуждены повернуть обратно, потому что ближайшим укрытием был их дом. Однако и в таком повороте событий девочки нашли утешение, капризы погоды позволили им на время забыть о приличиях и со всех ног пуститься бегом вниз по склону, который вел прямо к их калитке.
Не медля ни минуты, они побежали. Марианна сначала опередила сестру, но оступилась и упала. Маргарет слишком разогналась и не смогла остановиться, чтобы помочь ей, поэтому первой достигла подножия холма.
Навстречу поднимался джентльмен с ружьем, вокруг которого бегали два пойнтера. Когда Марианна оказалась на земле, незнакомец находился от нее всего лишь в нескольких шагах. Он положил ружье и бросился к ней. Марианна поднялась на ноги, но, как выяснилось, с трудом могла стоять, потому что вывихнула лодыжку. Джентльмен предложил свою помощь, от которой она стыдливо отказалась. Разумно полагая, что, исходя из требований необходимости, девичьей скромностью можно и пренебречь, джентльмен без лишних слов подхватил девушку на руки и понес вниз. Он прошел через калитку, которую Маргарет оставила открытой, внес Марианну в дом и опустил в кресло.