Пленница

Де Шарлю повторил, когда музыка кончилась и его приглашенные стали подходить к нему прощаться, ту же ошибку, что и перед концертом. Он не предложил им подойти попрощаться к Покровительнице и ее супругу. Образовалась длинная вереница, но вереница эта тянулась только к барону, и он обратил на это внимание, что явствовало из его слов, немного спустя обращенных ко мне: «Даже проявление эстетических чувств в наши дни напоминает обряд исповеди — это довольно забавно». Выражение благодарности превращалось в целую речь, что позволяло уходившим побыть еще немного с бароном, а те, кто еще не поздравил барона с успехом его праздника, в ожидании своей очереди переминались с ноги на ногу. (Многим мужьям не терпелось уехать, по их супруги, такие же снобки, как герцогиня, возражали: «Нет, нет, если бы даже нам пришлось ждать битый час, все равно мы должны были бы поблагодарить Паламеда за его хлопоты. Только он способен в теперешнее время устраивать такие праздники». Никому в голову не приходило подойти к г-же Вердюрен, как не приходит в голову знатной даме, собравшей вечером в театре всю аристократию, проститься с билетершей.) «Кузен! Вы были вчера у Элианы де Монморанси293 ?» — спросила г-жа де Мортемар — ей хотелось поговорить с бароном. «Нет уж! Я люблю Элиану, но отказываюсь понимать, в чем смысл ее приглашений. Впрочем, я человек замкнутый, — добавил он с широкой сияющей улыбкой, а г-жа де Мортемар в это время подумала о том, что ей придется принимать „одну из Паламед“, как прежде она часто принимала Ориану. — Недели две назад я имел удовольствие получить карточку от милейшей Элианы. Под небесспорным именем Монморанси было любезное приглашение: „Кузен! Доставьте мне удовольствие — подумайте обо мне в следующую пятницу, в половине десятого“. Под этим стояли два менее изящных слова: „Чешский квартет“. Сначала мне показалось, будто слова неразборчиво написаны, во всяком случае, что они не имеют отношения к предыдущей фразе, на месте которой, только на обороте, любитель эпистолярного жанра начал другое письмо, начинавшееся словами: „Дорогой друг“, но продолжения не последовало, а другого листочка не взяли — то ли по рассеянности, то ли из экономии. Я очень любил Элиану, и я на нее не сержусь, я ограничился тем, что не придал значения странным, не на месте поставленным словам: „Чешский квартет“, а так как я люблю порядок у себя в комнате, то просьбу подумать о г-же де Монморанси в пятницу, в половине десятого, положил сверху на каминную полочку. Хотя я слыву за человека послушного, исполнительного и мягкого, — так Бюффон294 определяет верблюда, — тут вокруг де Шарлю смех усилился: барону было известно, что он считается человеком с тяжелым характером, — я опоздал на несколько минут (мне нужно было время, чтобы переменить дневной костюм на вечерний) без особых угрызений совести — я подумал, что половина десятого указана по ошибке вместо десяти. А как только пробило десять, я, в прекрасном халате, в домашних туфлях, сел у камина и начал думать об Элиане, как она меня об этом просила, с настойчивостью, которая уменьшилась лишь в половине одиннадцатого. Теперь скажите, пожалуйста, в точности ли я исполнил ее смелую просьбу. Я полагаю, что она останется довольна».

Госпожа де Мортемар закатилась хохотом; вместе со всеми смеялся и де Шарлю. «Ну, а завтра, — спросила г-жа де Мортемар, — простив Элиане де Монморанси, что она отняла у вас гораздо больше времени, чем вы должны были ей уделить, вы будете у наших родственников Ларошфуко295 ?» — «О нет, это невозможно, они меня зовут, как и вы, насколько я понимаю, на нечто непостижимое и неосуществимое, которое называется, если верить приглашению: „Танцевальный чай“. В молодости я считался очень ловким, и все-таки я сомневаюсь, что, не нарушал приличий, мог бы пить чай танцуя. Я вообще люблю есть и пить опрятно. Вы мне возразите, что я уже не танцую. Да, но я боюсь, что если я со всеми удобствами сяду пить чай, качество которого, кстати сказать, внушает мне подозрения, поскольку он именуется танцевальным, то приглашенные помоложе меня и, пожалуй, не такие ловкие, каким я был в их возрасте, прольют свои чашки на мой фрак и это отравит мне удовольствие выпить свою чашку». Де Шарлю не ограничился тем, что не втянул г-жу Вердюрен в общий разговор (а ему нравилось продолжать разговор на разные темы — ему всегда доставляло жестокое удовольствие вынуждать бесконечно долго выстаивать, образуя «хвост», своих друзей, у которых иссякало терпение в ожидании, когда же наконец дойдет очередь и до них). Он подверг критике всю ту часть вечера, за которую несла ответственность г-жа Вердюрен: «Да, кстати о чашках: что это за странные бокальчики, похожие на те, в которых, когда я еще был молод, подавали шербет в „Белой груше“? Кто-то мне сказал, что это для „кофе с мороженым“. Но я не видел ни кофе, ни мороженого. Такие любопытные вещицы совсем не для этого предназначены!» Сделав вид, что прикрывает себе рот руками в белых перчатках, он посмотрел вокруг себя пытливым взглядом, словно боялся, что его услышат и даже увидят хозяева дома. Но это было чистое притворство, так как несколько минут спустя он сделал те же замечания самой Покровительнице, а потом самым нахальным образом приказал: «А главное, никаких чашек с кофе! Подайте их той из ваших приятельниц, которую вы приглашаете, чтобы обезобразить ваш дом. Главное — чтобы она не внесла их в гостиную, а то еще, чего доброго, забудешься и подумаешь, что ошибся, — ведь это же самые настоящие ночные горшки».

«Но, кузен, — заговорила приглашенная, тоже понижая голос и вопросительно глядя на де Шарлю — не из боязни рассердить г-жу Вердюрен, а из боязни рассердить его, — может быть, она еще не все так хорошо знает…» — «Научат!» — «Лучшего учителя ей не найти! — со смехом сказала приглашенная. — Ей везет! Можно ручаться, что с вами фальшивой ноты она не возьмет». — «Во всяком случае, в музыке фальшивых нот я не уловил». — «Да, это было дивно! В жизни есть радости, которые не забываются. Кстати об этом гениальном скрипаче, — продолжала она, наивно полагая, что де Шарлю интересуется скрипкой „как таковой“, — я недавно слышала, как другой скрипач чудесно исполнял сонату Форе296 , его зовут Франк…» — «Да, это ужасно, — сказал де Шарлю, не думая о том, что грубость его возражения показывает, что у его родственницы нет никакого вкуса. — Я вам советую не изменять моему скрипачу».