Страница 116 из 122
К вечеру отекшие легкие Анны сжались до нормы. Грудь, остановившаяся в спазматическом, непомерно широком вздохе, наконец, опустилась. Микрорентген показал, что бронхи и альвеолы теперь приняли почти правильную форму. Сухой воздух, вводимый по трубкам под очень слабым давлением, проникал все дальше и ускорял изгнание лишней влаги.
По расчету Ридана, через два часа можно будет приступить к последней, решающей операции.
Ридан сильно волновался. Через эти два часа или появится надежда на счастье, ни с чем не сравнимое, невероятное, или… будет удар — последний, самый жестокий, после которого уже не останется никакой надежды. Думая о возможности счастливого исхода, Ридан моментами готов был потерять самообладание. Мысли о крахе, наоборот, заставляли его сковывать ускользающие от воли чувства, превращать их энергию в работу. Ридан заметил и понял этот парадокс и уже старался не допускать расслабляющих мыслей о благополучном исходе.
Он думал о том, что еще надо сделать, чего нельзя упустить из виду. Он мысленно входил внутрь тела, вращавшегося в «компасе», осматривал, ощупывал каждый орган, проверял его цвет, консистенцию, его работоспособность. Иногда в каком-нибудь уголке этого сложного хозяйства возникала неясность. Тогда он звал на помощь Ивана Лукича или Викентия Сергеевича, с самого начала посвященных во все тайны происходящего. И вот они вместе разбирали по мельчайшим сдвигам, по неуловимым химическим реакциям ускользающий от ясного анализа участок, спорили, сообща устанавливали, как он должен вести себя сейчас.
Эти три человека и Николай, еще трепещущий при виде страшного сооружения Ридана, теперь почти не выходили из операционной, и никто, кроме них, не входил в нее.
В этот вечер совершенно новые, никому не знакомые люди пришли в дом, под руководством Мамаши заняли посты у всех входов и выходов в особняке.
Наступила ночь.
Последние минуты проходили в сосредоточенных, осторожных мыслях, в напряженной работе. Установили операционный стол. Вокруг него, как молчаливые свидетели, насторожились внимательные, чуткие приборы. Они были готовы уловить и зафиксировать каждое движение, вздох, биение пульса и теплоту, которые могут возникнуть в теле. Они могли услужливо подать в любой момент все, что понадобится организму: готовую кровь, кислород, лекарственные жидкости.
Боковая стена операционной оделась квадратным свинцовым листом. У противоположной стены Николай установил «ГЧ» на треноге.
В полночь были сделаны последние анализы. Ридан просмотрел их.
— Все в порядке, — сказал он, сдерживая волнение. — Начнем… Викентий Сергеевич, включайте подогревание крови в термостате.
Консервированная кровь в шестилитровом термостате была приготовлена на тот случай, если в сосудах тела окажутся сгустки свернувшейся крови. Они могли закупорить сердце, начавшее биться. План Ридана — избежать сложной операции рассечения груди — тогда срывался. В действие вступал второй план. Ридан на время выключает сердце. В этом случае во вскрытые артерии по трубкам хлынет согретая, уже насыщенная кислородом кровь из автожектора — изумительного прибора, который стоял тут же поодаль. Плод гениальной мысли советского ученого, этот прибор мог заменить человеку его собственное сердце и легкие на то время, пока хирург обнажит эти органы, устранит их пороки и снова включит в работу.
Ридан подошел к «компасу». Сбоку, на небольшом распределительном щитке, он повернул какие-то краники и сказал:
— Выключаю охлаждение и жидкость.
Цилиндр продолжал вращаться еще с минуту.
— Довольно, — сказал Ридан. — Прекратите вращение. Отнимите все шланги… провода… Снимаем цилиндр.
Люди в белых халатах взяли тяжелый футляр, быстро вынесли его в соседнюю комнату и осторожно положили на неподвижный конвейер «консерватора», прямо под его рефлектор. Николай стал к пульту.
— Консервирующие условия не нужны, — сказал ему Ридан. — Дайте слабую волну для нагревания тела, потом плавно повышайте мощность потока.
Красная линия на ленте термографа, регистрирующего температуру тела, быстро полезла вверх.
Поверхность цилиндра стала проясняться. Через три минуты термограф показал тридцать девять градусов.
По знаку Ридана Николай выключил генератор. Цилиндр снова внесли в операционную, сняли с него крышку.
Вспыхнувшая было надежда вновь померкла в душе Николая, когда он увидел близко перед собой это лицо с полуоткрытыми глазами, подернутыми мутной свинцовой дымкой. Это было странно похожее, но чужое лицо, не то, которое он так знал и любил. И он не нашел в этом лице ничего, обещавшего жизнь.
— Переносим на стол. Берем все четверо… Николай Арсентьевич, держите себя в руках, или я вас удалю отсюда.
Анну положили на стол, на толстый слой ваты, покрытый простыней.
Регистрационные приборы быстро протянули свои гибкие щупальцы к телу и как бы присосались к нему.
— Включите «ГЧ», Николай Арсентьевич, и проверьте. Так… Микрофоны, усилитель, репродукторы? Все, кажется, Иван Лукич?
— Все, — ответил хирург.
— Все, — тихо повторил Викентий Сергеевич.
— Пускайте кимограф. — Ридан подошел к «ГЧ» и стал настраивать его.
Широкая лента кимографа, между тем пришла в движение, и несколько тонких рычажков начали чертить на ней линии. Две из них сразу ожили: линия, фиксировавшая время в секундах, и линия температуры, которая медленно понижалась. Остальные рычажки должны были отмечать на ленте пульс, дыхание, давление крови. Они были неподвижны и оставляли за собой ровные горизонтальные линии.
Ридан медлил. Ему оставалось теперь сделать одно только маленькое движение: повернуть выключатель «ГЧ», настроенный на ту волну мозга, которая возбуждала деятельность сердца. Немало труда и изобретательности стоило профессору найти эту волну, и Симка едва не стал жертвой поисков. Ведь для того, чтобы проверить действие волны на мозг высшего млекопитающего, нужно было предварительно остановить его сердце. Впрочем, и сейчас еще Ридан не был вполне уверен, что волна найдена правильно: на человеке он еще не проверял ее.
И вот он стоял у генератора, касался пальцами рычажка выключателя… и не решался его нажать. Еще и еще раз он склонялся к видоискателю, проверяя, точно ли направится луч на голову и грудь Анны.
Наконец, усилием воли он подавил сомнения.
— Даю волну сердца, — сказал он глухо и нажал рычажок. Мертвая тишина разлилась в комнате. Было слышно лишь поскребывание тонких штифтиков по ленте кимографа, на которую все устремили взоры.
Прошла минута. Медленно протянулась другая. Линия сердца ползла по-прежнему ровно.
До боли в груди сдерживая дыхание, смотрел Николай на такое дорогое и уже совсем чужое лицо. Почему-то всплыло воспоминание о первом испытании «ГЧ», когда он ждал, направив луч на медный брусок, что медь перестанет быть медью… Еще мучительнее проползла третья минута.
Ридан резко нарушил неподвижность, пригнувшись к генератору, и все повернули к нему головы. Он прибавил мощность излучения, снова выпрямился и застыл, как изваянье.
Еще два минутных интервала протянулась мертвенно ровная линия сердца, и опять на столько же делений Ридан повернул регулятор мощности.
И вдруг рычажок сердца едва заметно дрогнул, и начал приподниматься… Осторожный шорох возник в репродукторе. Все вздрогнули от звенящего голоса Ридана:
— Началось сжатие!
Рычажок кимографа упал и снова замер: по ленте от него медленно отодвигалась одна неровная волна…
Опять томительное ожидание: что это было — первый удар с трудом пробуждающегося сердца или… Нет, это пробуждение! Вот опять поднялся рычажок, уже быстрее и выше, потом еще раз, еще… Напряжение застыло на лицах людей: они еще боялись поверить… Нет, это пробуждение! Все более ровные волны шли по ленте…
— Погодите, генератор еще не выключен, — проговорил Ридан, сам не веря своим сомнениям. Он громко щелкнул выключателем, а рычажок продолжал свои веселые взмахи вверх и вниз, вверх и вниз!