Пассажирка из Кале (сборник)

– Достаточно, чтобы потребовать извинений. Как вы смеете? Как смеете вы говорить такие вещи? Что вы себе вообразили, о каких гадостях думаете, я не имею понятия, но вы ничего не знаете. У вас нет ни одной причины меня осуждать.

– Признаю, и давайте прекратим на этом, – взмолился я, ибо не мог заставить себя сказать ей, что она сама себя обличила своими речами и что она сама была главным свидетелем против себя. Это было бы слишком жестоко, воспользоваться нечестно полученным превосходством было бы неблагородно. Кто дал мне право судить ее?

Она пристально посмотрела на меня проницательным взглядом. Мне показалось, что эта женщина заглянула в мои самые потайные мысли и вывернула меня наизнанку.

– Нет, я это так не оставлю. Я настаиваю, чтобы вы рассказали все начистоту. Я должна знать, что у вас на уме.

– А если я откажусь? Решительно и категорически. Если я не соглашусь с вами и отвечу, что мне нечего рассказывать, что тогда?

– Тогда я не поверю вам. Довольно увиливать. Я должна все знать. Я не уйду до тех пор, пока вы не скажете, что думаете обо мне и почему.

Она вошла в маленькое купе и уселась рядом со мной на узком бархатном сиденье, так близко, что складки ее твидовой юбки (пальто она сняла) скользнули по моей ноге. Меня окутал ее сладкий запах (она пользовалась чудными духами, кажется «Violette Ideale»), и моя рука невольно придвинулась к ней на несколько дюймов. Она устремила на меня напряженный прямой взгляд, который в других условиях показался бы мне чарующим, но сейчас лишь вселял тревогу и заставлял смущенно отводить глаза.

Не дождавшись от меня ответа, она с решительной настойчивостью снова взялась за свое:

– Послушайте, полковник Эннсли, сколько еще это будет продолжаться? Я хочу услышать объяснения и услышу их. Почему вы обо мне думаете плохо?

– Почему вы так решили? – Я попытался уклониться от ответа. Не вышло.

– Я не могу ошибаться. Я сама слышала, как вы говорили моей горничной, что не хотите иметь с нами ничего общего, что мы вам не чета. Почему? Чем я отличаюсь от… остального вашего мира, давайте это так назовем?

– Ничем, насколько я вижу. Во всяком случае вы бы вписались в любое, даже в высшее общество.

– И все же я вам «не ровня». Я что, жулик, обманщик, мошенник, побирушка? Или я каким-то образом лишилась своих прав, своего доброго имени, своего положения в обществе, в вашем мире?

Я молчал, угрюмо и упрямо. Она нашла во мне слабину и видела ей только одно объяснение. Она догадалась, что мне что-то известно. Нечто неприятное для нее. Но ей этого было мало. Она намерилась пробить стену моей сдержанности, побороть мою немногословность и выудить из меня признание, хочу я того или нет.

– Вы мне не откажете. Я хочу знать худшее, у меня есть на то причины.

– Зачем вы меня к этому подталкиваете? – Я подобрался, чтобы казаться решительным и непоколебимым. Ее лицо, ее фиалковые глаза исподволь околдовывали меня, лишали сил, и все же я был полон решимости не сдаваться.

– Если вы расскажете, почему так плохо обо мне думаете, я смогу оправдаться или, во всяком случае, объяснить то, что, как вам кажется, опорочило меня.

– Вы признаете, что вас что-то опорочило? Я такого не говорил.

– Тогда почему вы меня осуждаете? А вы меня осуждаете, в этом я уверена, – требовательно прибавила она, когда я отрицающе повел рукой. – Вы считаете, что ведете себя со мной благородно, по-мужски? Как подобает джентльмену, человеку чести? Как вам не совестно!

– Некоторые люди слишком легко рассуждают о совести или бросаются этим словом, как пустым, бессмысленным набором звуков, – строго произнес я.

– Вы хотите сказать, что у меня нет совести? Или что мне должно быть стыдно?

– После того, что вы сделали, да! – выпалил я.

– А что я сделала? Что вы знаете об этом или о том, что меня к этому привело? Как смеете вы судить меня, не зная обо мне ничего? Не имея даже намека на доказательства? – Она вскочила и шагнула к двери, где остановилась и резко развернулась, как загнанный зверь.

– У меня самое лучшее доказательство. Ваши же слова. Я слышал, как вы разговаривали с горничной в Кале.

– Полковник Эннсли подслушивал? Фу!

– Не специально! Я стоял у своего окна, – негодующе принялся защищаться я, – и жалею, что вообще что-то услышал. Я ничего не хотел знать. Ваши тайны меня не касаются.

– Как и мои поступки, я полагаю? – вставила она совершенно безразличным тоном.

– А также их последствия, мадам. – Однако моя попытка оправдаться не увенчалась успехом. Миссис Блэр только презрительно покачала головой.

Неужели она была таким прожженным, огрубевшим преступником, что ее не пугали ни разоблачение, ни арест, ни порицания, ни закон, ни наказание? В Кале она несомненно боялась, ею владели какие-то опасения, какой-то навязчивый страх. Но теперь, стоя передо мною, после полного разоблачения и практически в моей власти, она могла улыбаться, легкомысленно и спокойно, и не придавать значения своему положению.

Если я рассчитывал на то, что теперь, когда ее тайна открылась, мне удастся отделаться от нее, то я очень ошибался. У нее на меня имелись более далеко идущие планы. Она хотела использовать меня, как и для чего, я понять не мог, но вскоре осознал, что она хочет со мной подружиться. Эта женщина находилась в расцвете, и, как мне думалось тогда, вечное женское начало, стремящееся привлечь и покорить мужчину, все равно вызвало бы у меня восторг и изумление, что бы я о ней ни думал, кем бы ни считал.

Неожиданно, хотя я не давал к этому никакого повода, она снова села рядом со мной.

– Послушайте, полковник Эннсли, давайте разберемся. – Сказано это было совершенно дружелюбным тоном, в ней не осталось ни тени страха, в ее голосе не было слышно ни стыда, ни раскаяния. Настроение ее изменилось полностью. Теперь она была débo