Страница 24 из 151
Она вынесла булки хлеба из своей комнаты в прихожую и положила на подоконник.
Привставая с кресла, обер лейтенант спросил:
— Фрейлейн наотрез отклоняет всякую помощь?
— Да. И просит господина обер-лейтенанта отказаться от дальнейших попыток.
В следующее воскресенье Анна положила в сумку шерстяное синее платье, которое сшила себе для выпускного вечера в институте.
Когда проходила мимо обер-лейтенанта, он задержался взглядом на ее сумке.
— На рынок?
— Я уже просила вас… — начала Анна.
— Не буду, — поспешил заверить ее обер-лейтенант. Веснушчатая кожа у него на скулах еле заметно покраснела, глаза блеснули. Но он умел собой владеть. Голос его остался учтивым. — По крайней мере, — сказал он, — я хочу напомнить фрейлейн, что если так сложатся обстоятельства, а они иногда складываются независимо от наших желаний, вы всегда найдете во мне… — На секунду он смолк, глядя на Анну.
— Вы преграждаете мне путь к двери, — напомнила Анна.
— Простите, фрейлейн, — он отступил и сторону. Уже на лестничной площадке Анна услышала, как он с яростным восхищением пробормотал:
— Какое убийственное презрение.
Она остановилась у врезанной в глухой зеленый забор калитки и повернула железное кольцо. Во дворе продребезжал звонок. Забренчала цепь, под забор подкатилась собака. Анна невольно отступила: коричневая морда из щели под забором норовила достать ее ноги.
— Марш в будку! Ты забыл, что они уже всех твоих подголосков постреляли, — послышался голос за забором.
Женщина в фартуке, в чувяках на босу ногу появилась в калитке и вскользь, но так, что можно было не сомневаться — ничто не укрылось от ее серых глаз, оглядела Анну, останавливая взор на ее сумке. Скуластое, с разлитой под кожей желтухой, лицо женщины осталось бесстрастным.
— Здесь можно обменять вещи на продукты? — спросила Анна.
— Только верхнюю одежду и обувь, — равнодушно ответила женщина. Руки ее, сложенные под синим фартуком, шевельнулись.
— Именно это я и хотела предложить.
— Пройдите, — женщина отступила от калитки в сторону. Повернув голову, опять прикрикнула на собаку: — Тебе бы пора поумнеть, Волчок.
В тесном дворике, переходившем в сад, цвели на грядках гвоздики. Тень от деревьев лежала на посыпанной белым донским песком земле. Анна задержала шаги у гвоздик.
— Нет, не в дом, — подсказала ей женщина, неотступно идущая следом.
К задней стене дома пристроена была летняя кухня. Анна вошла в нее. Кирпичная печь, заняв полкухни, сквозной трубой уходила сквозь крышу. Полуторное окно на улицу затенено было снаружи навесом. На плите, со сдвинутой в сторону конфоркой стоял утюг.
Другой утюг Анна увидела в руке у сутуловатого, сухого сложения, мужчины в жилете, надетом на белую сорочку. Его коротко остриженная бурая голова была увенчана поднятыми на лоб очками в золоченой оправе. Горячим утюгом он водил взад и вперед по рукаву темно-серого суконного френча.
— Штопаное не берем, — движением головы опустив на переносицу очки и в упор рассматривая Анну небольшими черными глазами, предупредил мужчина.
— Мне это известно, — сказала Анна.
— Садитесь, — он указал глазами на стул. Он взял из рук Анны ее платье и повернулся к свету, рассматривая. — Еще что?
Она молча протянула ему козий пуховый платок. Лицо его будто несколько смягчилось. Но голос, когда он, отодвинув в сторону платье и платок, повернулся к Анне, остался неприязненным.
— Вы совершили ошибку, — сказал он, почему-то глядя на руки Анны.
Руки у нее были шершавые, красные. Последнее время, чтобы прокормить больную мать, Анна брала в стирку белье, которое ей доставляла Марфа Андреевна из больницы, где работала ночной няней. Но ночам Анна простаивала над лоханью. Где уж было остаться рукам белыми, если их разъедал щелок, а суровое; больничное белье плохо поддавалось стирке.
Но портной продолжал смотреть на ее руки сквозь очки колючим взглядом.
— Грубейшую, — добавил он. — Нарушили элементарное правило: ждать, когда позовут.
— Я ждала долго, — сказала Анна.
— Даже если бы вам все время пришлось ждать.
— Я думала, обо мне забыли.
Постепенно Анна начинала привыкать к обстановке этой кухни-портняжной и к этому человеку с неумолимыми черными глазами.
— И не одну ошибку, — продолжал он еще суше, будто чувствуя, что она смелеет, и давая ей понять, что для этого у нее нет оснований. Избрали час, когда на улицах особенно людно. Здесь, на углу, казино. Вас могла бы оправдать только какая-нибудь особо важная причина. Частично, — подчеркнул он, снова давая понять, чтобы Анна не слишком ободрялась.
Но странно: чем больше слушала она его, тем быстрее осваивалась. Что-то в его голосе и в глазах позволяло ей думать, что если он и говорит так сурово, то вовсе не потому, что настроен против Анны.
— Мне казалось важным сообщить вам, что тринадцатая танковая дивизия перебрасывается на Терек, — сказала Анна.
Как ни считала она свое сообщение важным, она не предполагала, что оно может произвести на него такое впечатление.
— Повторите.
— Тринадцатая танковая дивизия… — начала Анна.
Он перебил ее:
— Куда именно?
— В район Моздока.
— Когда?
Он снял очки, положив их на стол. Оказалось, что глаза у него совсем не маленькие, даже наоборот — крупные и блестящие. Без очков он выглядел моложе.
— В начале будущего месяца.
— Точнее?
— Этого я пока не узнала.
— Жаль, — сказал он разочарованно и, взяв очки, снова водрузил их на переносицу. Его глаза стали опять маленькими, но теперь уже они не казались Анне неприятными.
В дверь заглянула желтолицая женщина.
— Что, Дарья? — спросил Портной.
Она молча указала ему глазами на Анну.
— Говори, — разрешил Портной.
— Итальянский солдат с усиками второй раз прошел мимо нашего дома.
— В какую сторону?
— Он зашел в казино. — И сквозь желтую кожу у женщины проступила легкая краска. Она скользнула взглядом по лицу Анны.
— Вы не привели за собой хвост? — Портной требовательно посмотрел на Анну.
— Я шла дворами, — пояснила Анна.
— И никого не заметили?
— Не только не заметила, но уверена, что никто за мной не шел, — сказала Анна.
— Иди, Дарья. Когда он выйдет из казино, скажи.
Женщина закрыла за собой дверь, и через секунду Анна услышала, как она поет во дворе, что-то делая по хозяйству. Голос у нее был глуховатый, заунывный.
— Очень жаль, — повторил Портной. — Вы не сомневаетесь в достоверности своих сведений?
— Не сомневаюсь.
— Как вам удалось их получить?
Анна рассказала ему о квартиранте.
— Он молод? — немедленно поинтересовался Портной.
— Лет двадцать семь… нет, тридцать, — краснея, поправилась Анна.
У нее была особенность, которую она не любила в себе, — краснеть без всякой причины. Теперь она почувствовала, что до ключиц заливается краской.
— Конечно, он пытался ухаживать за вами… — утвердительно спросил Портной.
Поднимая глаза, Анна собралась ответить ему, что напрасно он говорит об этом таким тоном, но Портной обезоружил ее — Я бы не спрашивал у вас об этом, если бы не считал, что это может оказаться важным. Как я понял, у вас не было возможности узнать больше того, что вы узнали.
— Только то, что я поняла из их слов.
— Но не кажется ли вам, что вы упустили еще одну возможность?
— Что вы имеете в виду?
— Ту дополнительную пользу, которую можно было бы извлечь из ваших взаимоотношений с обер-лейтенантом.
— Например?
— Например, мы могли бы теперь знать не только куда и когда примерно перебрасывается дивизия, а когда именно, как и некоторые другие факты. К сожалению, вы повели себя с обер-лейтенантом иначе, чем надо было ожидать.
— А что надо было ожидать?
— Вы держали себя с ним естественно для советской женщины, но неестественно для нее в том положении…